Возможно, однако, что Моцарт тщательно рассчитывал эффект арий Секста и Виттелии. Они размещены в максимальной близости как раз к тем моментам оперы, где торжествует величественное и неколебимое в своей уверенности спокойствие, и составляют с ними резкий контраст. За арией Секста следует речитативная сцена Тита, где он, словно на весах, измеряет цену дружбы и власти и в последующей арии решительно отстаивает наивысший приоритет дружеских уз; за рондо Вителлин — хоровой финал оперы, где Тит преподносит своим подданным урок «практического» милосердия.
Еще более существенно для понимания оперы то, как подан в ней сам император. Нимечек недаром замечал: «С тонким пониманием Моцарт постиг простоту, спокойное величие в характере Тита и во всем действии оперы и полностью воплотил их в своем сочинении. На всем... лежит этот отпечаток и придает целому прекраснейшее единство»6
. Правда, тут вмешивается традиционная для оперы хепа иерархия певческих голосов, несколько искривляющая картину. Ведь кастрат Доменико Бедини (Секст) должен был, несмотря на любые оговорки, считатьсяНеожиданнее всего выглядит первая из них. Именно в ней Арнольд не без основания мог почувствовать «спокойную величественность и грусть»с
. Ее содержание — своего родаа
Ь
с См. сноску
§
о
со
ас
о
с
X
5
Е
X
О
=5
>»
X
в
3
X
о
ш
О
со
и
ас
=:
х
ш
н
с/э
О
IX
О
X
X
2
2
<
«
3
X
о.
о
со
е*
X
х
С
о
«
н
о
и
а
о
И
н
вплоть до дополнения, в котором разворачивается собственно музыкальное развитие. На фоне валторновой педали и сдержанной пульсации аккомпанирующих струнных скрипки с басами начинают бесконечный канон на медленно, посту-пенно восходящую в ритме сдержанного шага тему. Голос в это время словно еще раз взвешивает значение слов «мучение и рабство», он как будто вовлечен в некое безостановочное круговое движение, пока смещение интервала вступления в каноне не разрывает цепь повторов и не приводит к еще одной, уже последней и безоговорочной констатации того, что власть — все то же «мучение и рабство».
Две другие арии Тита — более энергичны и торжественны. Но суть образа задана все же первым сольным высказыванием. В нем ощущается особое отношение к власти, сформированное поздним Просвещением. Эта власть мыслится не как награда или повод для демонстрации силы, не как основа для военных триумфов и прижизненного обожествления, но как бремя и ответственность. И достоин ее только тот, кто видит в ней одно лишь это бремя.