Моцарт и его время

Роль, отведенная Шайе проблеме женского масонства, все же кажется преувеличенной. Конечно, галантные французы, расстроенные отсутствием в ложах «самой совершенной части рода человеческого» и уверенные, что ее нельзя постоянно изгонять из тех мест, которые она призвана украсить¹¹, усердно насаждали в Париже адопционные ложи. В 1775 году в ложе «Прямодушие» (Ьа Сапёеиг) герцогиня Бурбонская (дочь великого магистра масонских лож Франции) в присутствии герцогинь Шартрской и Ламбальской была объявлена Гроссмейстером всех женских лож Франции. Но одно дело — берега Сены, другое — берега Дуная. Вызывает сомнение, что вопрос организации женских масонских обществ и их взаимодействия с мужскими был так уж остр в Вене начала 1790-х, чтобы рассматривать «Волшебную флейту» как некий актуальный, едва ли не публицистический спектакль на эту тему. Тем более что австрийское масонство, как уже говорилось, переживало тогда не лучшие времена. К тому

а Точный смысл понятия «адопция» (усыновление-удочерение), закрепившегося за женским

масонством, неизвестен. Возможно, этим все же подчеркивался его подчиненный статус.

Ь СНаШеу /. ТЬе Мадо Р1и1е ипуеНеЛ. Р. 74.

с Об этом идет речь в диалоге Царицы ночи и Памины в восьмом явлении II акта.

с1 Положение из «Перечня вступительных правил» для адопционных лож, принятых ложей

«Великий Восток» около 1774 г. в Париже. См.: Бретон Г. Истории любви в истории Франции. Книга 3 [т. 5—6), Распутный век. М., 1993.

1Г)

ш

П

О

со

ш

Я

о

с

X

я

X

*

о

1=1

>.

X

>х

2

X

=1

О

из

О

со

и

х

е?

X

и

х

ш

Н

сл

О

й.

2

О

X

йС

ш

2

2

<

=Х

3

X

о.

О

со

|=Г

X

си

С

О

X

н

о

рц

О

X

н

же нет никаких документов, подтверждающих существование в Вене женских лож. Но даже если допустить, что в масонской среде эта проблема могла вызывать оживленный интерес, трудно понять, для чего столь тонкие и каверзные вопросы надо было выносить на суд разношерстной третьесословной публики венского предместья.

Основная ошибка в таком подходе к «Волшебной флейте» — стремление видеть в ней последовательное и систематическое выражение единого и стройного мировоззрения, некую аллегорию, за которой скрыта ясная, однозначно понимаемая идеологема. Следуя по такому пути, неизбежно приходишь к необходимости на каждом шагу идеологически объяснять и обосновывать любую деталь и делать далеко идущие выводы. Но все ли поддается такому объяснению и непременно требует его? Взять, к примеру, один из шести известнейших эстампов 1793 года, воспроизводящих мизансцены шиканедеровского спектакля, а именно — тот, где изображены Тамино, Папагено и три дамы у поверженного змея. Видно, что змей рассечен на три части. Но если каждая из дам нанесла удар, то этих частей должно быть четыре! К тому же в ремарке при их первом появлении сказано, что они вооружены не мечами, а серебряными дротиками, которыми, как справедливо замечает сам Шайе, «не слишком удобно разрубить змея»^а. Заключают ли все эти странности какой-либо тайный смысл и непременно ли нужно его искать? Серебро символизирует лунную, женскую природу, которой служат три дамы — с этим легко согласиться. Три куска рассеченного змея, по Шайе, впервые представляют «мужское» число «3»^ь — не натяжка ли это? Тогда три дамы в качестве свиты Царицы ночи, если трактовать их число столь же символически глубокомысленно, способны поставить в тупик. Это признает и ученый, предположив (без всяких на то оснований), что «первоначально их планировалось пять, и, без сомнения, только ограничения в актерском составе оправдывают эту досадную небрежность»⁰.

Или другой вопрос — есть ли какая-то символика в том, что дамы, одолев змея и обратив внимание на Тамино, впадают вдруг в любовную горячку и принимаются безудержно кокетничать? Следует ли и в этом непременно искать какую-то скрытую масонскую программу отношения к женщинам? И можно ли на этом основании делать вывод, что масонство осуждало кокетство? — вывод, скажем прямо, довольно комичный.

В одной из бесед с Эккерманом Гёте как-то сказал: «Это действительно должно было быть чудо, чтобы весь тот богатый, пестрый и в высшей степени разнообразный мир, что я вывел на свет в “Фаусте”, мне бы захотелось нанизать на суровую нитку одной-единственной сквозной идеи! [...] Чем неожиданнее и непостижимее для разума плод поэтического воображения, тем он лучше»⁰'. Эту мысль можно отнести и к «Волшебной флейте». Поэтому позиция, согласно которой масонская символика в опере хоть и играет значительную, но все же не всеобъемлющую роль, кажется нам более плодотворной. Ее разделяют и большинство моцартоведов.

а СкаШеу ТНе Ма§ю Р1ше ипуеИед. Р. 121.

Ь 1Ы<1.

с 1Ь1с1. Р. 109—110.

с! Гёте в разговоре с Эккерманом от 6 мая 1827 г. Куние предпослал эту фразу в качестве

эпиграфа в главе о «Волшебной флейте», см.: Ките 5. Мога«5 Орет. $. 554.