Моцарт и Сальери. Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова

Основная идея статьи: «этого не может быть, потому что не может быть никогда». Автор статьи не понимает жанра книги «Большой Жанно». «Особенно огорчает то, что в книге обнаруживаются пассажи, заполнившие в ней десятки страниц, но к реальной биографии Пущина ни малейшего отношения не имеющие», – пишет Зильберштейн. Но ведь это не биография ни по форме, ни по сути. Это скорее внутренняя, духовная биография поколения. Это то, что «Вокруг площади» у Б. Голлера. Да, Пущин у Эйдельмана знает о «внутренних происшествиях» куда больше, чем должен знать. В этом помогает ему автор книги. Но его реакция на это узнавание, его размышления – это как раз то, что могло бы быть и, видимо, было бы так. Нигде не нарушена логика образа Пущина. А что все именно так, порукой тому и талант автора, и прежние его строго документированные труды, и доверие читателя, которым он заслуженно пользуется.

Говорить, что главы о Ростовцеве и Степовой лишние – это, по меньшей мере, самонадеянно. Тогда можно убрать из книги любую главу, тем более что в ней нет строгой сюжетной канвы. Разве может не интересовать Пущина – человека кристальной честности и достоинства, обладавшего обостренным чувством справедливости, – психология и характер доносчика Ростовцева? Разве нам не интересно его желание не только осудить, но и дать обдуманную оценку жизни этого человека?

Удивляет отношение И. Зильберштейна к эпизоду из жизни Н. Бестужева, якобы взятому из его работы. Разве какое-то сообщение, скажем, о жизни Пушкина, сделанное учеными, становится его собственностью, а не достоянием всех, кто пишет о поэте? Где же, в каком беллетристическом произведении делается указание на первоисточник? Автор статьи чрезвычайно оскорблен тем, что у Эйдельмана Бестужев – отец детей Л. И. Степовой. Этот его выпад просто нелеп, это вопрос медицины, а не литературы. Тоска же Бестужева по любимой женщине и близким ему существам в этом контексте глубже и понятнее. Такое допущение делала Цявловская, когда писала, что дочь Воронцовой была дочерью Пушкина, и это не вызывало ненужного гнева, хотя материал требовал еще большей деликатности[607].

Раздражает автора отношение Пущина к Наталье Николаевне. Оно выпадает из общепринятых канонов, которые, кстати, сейчас поколеблены многими публикациями. Мне думается, что Эйдельман, изучивший и чувствующий своего героя, имеет право на свою версию, талантливому изложению которой верит и читатель. Пущин, женившийся на склоне лет, можно сказать сложившийся холостяк, вполне мог думать именно так.

Голословно утверждение Зильберштейна «слов этих сказать не мог хотя бы потому, что они не совпадают с его образом мыслей» – это как раз тот способ аргументации, о котором я писала в начале письма. И уж ниоткуда не вытекает вывод: «Вот куда привела автора ложно понимаемая „художественность“».

Да, Пущин цитирует Павлищева, но это только отправная точка, чтобы рассказать о предчувствиях поэта, о примерке судьбы, это было во многих его стихах. Надо было читать через строку, чтобы понять эти страницы как согласие Эйдельмана с Павлищевым. Да и нельзя же настолько отождествлять автора с его героем.

Не стану останавливаться на скандальном заявлении Зильберштейна о скабрезности Эйдельмана, которую Зильберштейн старается доказать длинными выдержками из книги, ничего не доказывающими. Если бы не стояла здесь фамилия Н. Я., я бы подумала, что речь идет о другом писателе, который тем и завоевывает жгучий интерес непритязательного читателя. И сам уровень этого разговора, и пыл Зильберштейна очень кажутся странными в маститом ученом. И далее следует пассаж об интересе Эйдельмана к «интимной жизни особ императорской фамилии», и пример тому книга о Павле I. Тут возникает странная мысль: а читал ли автор статьи «Грань веков» – труд, построенный на документах, где нет никаких интимностей.

А замечание в сноске о якобы нечистоплотности Эйдельмана в отношении труда Кравченко странно вот чем. Событие (если оно имело место) более чем 10-летней давности. Почему же столь щепетильный автор статьи не выступил тогда с подобным обвинением, а ждал случая, когда наконец выйдет неудачная, по его мнению, книга Эйдельмана. Что же касается читателя, то это просто нечестная игра по отношению к нему. Мы не читали по-украински статьи С. Кравченко и не можем проверить, о чем идет речь, а тон автора, увы, не убеждает.

От чьего имени выступает автор статьи, по какому праву и кем предоставленному он дает нам, читателям, указание, что книгу «следует считать» неудачей автора?

Ни о какой вседозволенности в творчестве не говорит Н. Эйдельман, к счастью, обе статьи на одной странице, и не надо пытаться прочесть в статье Эйдельмана то, чего в ней нет.