Мучимые ересями

— Я очень надеюсь, что вы правы, коммандер, — тихо сказал Жирард. — И это правда, вы же знаете. Его Величество чувствует то же самое, что и Её Величество, хотя, честно говоря, линия фронта между простолюдинами и знатью в Черис очерчена менее чётко.

— В самом деле? — Азминд склонил голову набок, поджав губы. — Я слышал, что-то подобное, сэр, — продолжил он после небольшой паузы. — Хотя, с моей точки зрения, по-настоящему это немного трудно принять. Это так отличается от всего, как всё было здесь, в Чизхольме, сколько кто-либо может припомнить.

— Ну что ж, коммандер, — сказал Андрей Жирард, откидываясь на спинку стула с такой же натянутой улыбкой, как и все, какие продемонстрировал Азминд, — посмотрим, что мы можем сделать, чтобы изменить это, не так ли? У Императора есть поговорка: «Если что-то не сломано, не чините это». Я бы сказал, что это, вероятно, одна из главных причин, по которой Он и Её Величество не собираются проводить какие-либо политические изменения здесь, в Черайасе. Барон Зелёной Горы и королева-мать Элана прекрасно справляются. Но если кто-то думает, что Его Величество будет более терпимым, чем Её Величество, когда речь идёт о вельможах с… скажем так, манией величия, то он глубоко ошибается.

— Неужели? — повторил Азминд, затем снова улыбнулся своему черисийскому гостю. — Почему-то, сэр, я не могу найти в своём сердце сожаления об этом. Странно, не правда ли?

.III.

Зал Парламента,

Черайас,

Королевство Чизхольм

«Хорошо, что Шарлиен предупредила меня», — мрачновато подумал Кайлеб, когда он и его конный телохранитель прибыли к Зданию Парламента.

Чизхольмский Парламент занимал гораздо более величественное здание, чем его черисийский эквивалент. К сожалению, это было связано скорее с манией величия (и жаждой власти) чизхольмской знати, чем с каким-либо почитанием к участию народа в управлении Королевством.

Окна огромного строения отбрасывали блики холодного северного солнца, а его белый мрамор сверкал, как застывший алебастр под бледно-голубым небом, отполированным несколькими высокими клубами облаков. Знамя Королевства рвалось и хлопало на одном из двух флагштоков над ним, сбоку от самого высокого центрального флагштока, на котором было поднято знамя новой Черисийской Империи: традиционное чёрное поле и золотой кракен Черис, разделённое на четыре части сине-белой шахматной клеткой Чизхольма. Образ Архангела Лангхорна в его роли Законодателя венчал крышу над портиком здания, его скипетр был воздет в суровом благословении и увещевании; золотое перо блестело; а высокие, детализированные скульптуры барельефа украшали огромные бронзовые двери Здания. Двери, в скульптурах которых, куда не кинь взгляд, героически позирующие аристократы на своих вставших на дыбы боевых конях странным образом доминировали над немногочисленными крестьянами, торговцами, моряками, механиками или владельцами мануфактур.

«Чем больше я смотрю, тем большее впечатление на меня производит то, что ей удалось выжить, а тем более сохранить свой трон», — подумал Кайлеб гораздо более рассудительно, рассмотрев памятник традиционному господству аристократии над политической властью в Чизхольме.

Он всегда знал, что политическое равенство[6] в Чизхольме коренным образом отличается от политического равенства в Черис. До того, как он стал посвящён в тайное влияние Братства Святого Жерно, он не понимал, почему Черис так сильно отличается от многих других королевств и княжеств, но он всегда понимал, что просторожденные черисийцы имеют гораздо больше прав, чем простолюдины в других землях, когда дело доходит до того, как ими правят.

Чизхольм был одной из этих «других земель», по крайней мере до тех пор, пока отец Шарлиен не занял трон. Чизхольмская аристократия крепко ухватилась за рычаги власти, когда «не совсем мятежный» союз из его самых могущественных аристократов вынудил прадеда Шарлиен, Ирвейна II, «милостиво даровать» Хартию Терайаса. По словам Мерлина, условия, налагаемые на Корону в Терайасе, были похожи на условия так называемой «Великой хартии вольностей[7]» на Старой Земле, за исключением того, что они были существенно более ограничивающими в отношении прерогатив Короны.

Ситуация, вероятно, всё ещё не была бы непоправимой, если бы не печальный (по крайней мере, с точки зрения Короны) факт, что её дед, Ирвейн III, был благонамеренным, но слабым монархом. Шарлиен как-то сказала Кайлебу, что её дед мог бы стать действительно превосходным мелким бароном где-нибудь в холмах, но он был настоящим бедствием в качестве правящего короля. Вместо того чтобы вернуть себе утраченные отцом позиции, Ирвейн III искал компромисса, а не конфликта. Его ужасала мысль о том, во что обойдётся открытая война его подданным, и отказывался навязывать её им в защиту королевских прерогатив… и поэтому он увидел, как аристократия ещё больше вторгается во власть короля. К тому времени, как он умер, вельможи низвели его до положения не более чем говорящей головы.