Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого

Я подобрала два кусочка коры Материнского Дерева, один для Ханны, другой для Навы, и положила их на приборную панель на удачу. Пронеслась через перевал Монаши. Сумерки размыли очертания дороги; понадобилось время, чтобы глаза приспособились к свету фар. К тому времени, когда паром оказался на другой стороне озер Эрроу, я смертельно устала. «В сумерках остерегайся оленей», – всегда предупреждала бабушка Уинни. Я потрогала уплотнение, которое недавно обнаружила в груди, и напомнила себе, что в ближайшее время нужно повторно записаться к врачу. Я была уверена, что он прав – ничего страшного. Последняя маммография показала, что все чисто.

– Дайте восемнадцатый номер. – Онколог указал медсестре на тонкую короткую иглу на подносе.

Я лежала лицом вниз на приподнятом операционном столе, моя левая грудь свисала через круглое отверстие, и ее можно было исследовать снизу. В крошечном помещении для биопсии пахло антисептиком и человеческим телом. Мне хотелось оказаться в сладкой тени разросшегося Материнского Дерева, не заботясь о том, живо оно или мертво. Экран передо мной показывал белого паука в груди. Я повторяла фразу, которой меня научила Джин: «Каждая мелочь будет в порядке». Я жила в лесу, бегала на лыжах, ходила в походы, ела органическую пищу, не курила и выкормила грудью двух детей. Мэри сжала мою руку и прошептала:

– Все будет хорошо.

Биопсийный пистолет щелкнул, и грудь обожгла боль.

– Хм. Дайте шестнадцатый номер, – распорядился врач.

Медсестра взяла иглу побольше. Они лежали в ряд, от тонких и коротких до толстых и длинных, и напомнили мне те, которые я использовала для введения ¹³C–CO₂ в пакеты, которыми мы с Дэном накрывали саженцы. У каждой из них имелась режущая кромка, как у бура для получения образцов почвы, острие которого могло перерезать корни. Мэри читала показания на экране и наблюдала за иглами, слегка опираясь о стену. Ей хватало храбрости в любое время суток подниматься на утесы Там Макартур, но она терялась, когда кому-то было больно. Я никогда не забуду то письмо, которое она прислала после смерти Келли. Мэри писала, что знает, как я страдаю, и ей очень жаль, что иногда плохое предшествует хорошему. Благодаря ее доброте я чувствовала себя не такой одинокой в своем горе.

– Опухоль твердая, как камень. Не могу ввести иглу. – В голосе доктора росло напряжение. – Давайте попробуем четырнадцатый номер.

У меня в голове всплыло слово «болезнь». Нарушение в организме.

Каждая мелочь будет в порядке.

– Так, один образец есть, осталось четыре. – На лбу доктора блестел пот, у него изо рта пахло кофе.

Еще четыре? Звучит не очень. Медсестра перебрала инструменты. Пальцы Мэри стали скользкими, но я вцепилась в них, как будто падала с обрыва. «Думай о тех соснах, через которые мы пробирались, Материнских Деревьях, переживших жуков и ржавчину, рощицы их потомства, где снег лежал до самого лета».

Иглы ловко переходили из рук в руки, прозвучало всего несколько слов.

– Не знаю, чем все это закончится, – мрачно произнес врач.

Кровь отхлынула у меня от головы. Что, черт возьми, это значит? Мэри отпустила мою руку, и медсестра поспешила усадить ее на стул. Доктор сдернул хирургические перчатки, сказал, что результаты я получу через неделю, и вышел. Медсестра бормотала что-то успокаивающее, а Мэри неумело помогала мне одеться. Она всегда была уверенной, но сейчас ее пальцы дрожали.

Когда мы сели в машину в переулке за клиникой, я запаниковала. Что мне делать? Позвонить Ханне и Наве? О боже! Что, если у меня рак?

– Тревожить девочек не хочется. – Мэри взяла меня за запястье и велела дышать через нос. – Мы будем знать что-то наверняка только после результатов биопсии.

Я повернула ключ в замке зажигания, но она остановила меня и предложила:

– Нет, давай подождем, пока ты успокоишься.

Я обхватила руками руль и прислонилась к нему, а она держала руку у меня на спине. Я бы рванула с парковки, пытаясь убежать от происходящего, только ухудшая ситуацию.

В своей квартире в кампусе я рыдала, вцепившись в Мэри. На площадке кричали дети. Растения на подоконнике тянулись к свету, и я встала, как на автопилоте, чтобы полить их. Позвонила маме, Робин и маминой кузине Барбаре – медсестре, пережившей рак груди. Она обещала контролировать ситуацию.

Джин, не скрывая своего беспокойства, подбадривала: «С тобой все будет в порядке, Эйч-Эйч». Сокращение Эйч-Эйч означало «Хомер Хог» – прозвище, которое она дала мне в университетские годы, поскольку я любила копаться в земле, как сурок[55]. Я смягчилась, когда она пропела мое прозвище. Перемещалась по квартире, как в каком-то другом измерении, пока Мэри, заявив, что я, вероятно, голодна, стала готовить курицу в шоколадном соусе, стуча кастрюлями и совершая налеты на кухонный шкаф в поисках шоколада и консервированного перца.

Она оказалась права. Я была голодна, как волк.