Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого

Некоторые из капустных голов кивали, глядя на слайды. Барб выглядела бодрой. Дон находился дома: работал над диссертацией, готовил и ездил на занятия на велосипеде, легко вернувшись к жизни колледжа в Орегоне после нескольких лет в Камлупсе в бревенчатом доме, который мы построили в лесу на окраине городка. Хотя мы скучали по нашему лесному дому, Дону было непросто влиться в атмосферу маленького рабочего городка, расположенного среди целлюлозных заводов. Он был счастлив, что мы возобновили привычные пробежки и поездки на велосипеде по проселочным дорогам Корваллиса. Дон объяснял, как анализировать полученные в экспериментах данные, и укреплял мою уверенность.

Я выдохнула перед следующим слайдом.

Он демонстрировал, что удаление ольхи – вне зависимости от того, избавились ли от нее полностью или частично – приводило к нулевому улучшению роста сосны.

Уничтожение лишней растительности, призванное реализовать нормы свободного роста на лесопосадках и обходящееся компаниям в миллионы долларов, не увеличивало продуктивность деревьев. Несмотря на потраченные деньги, лишенные соседей свободно растущие сосны развивались с той же скоростью, что и сосны среди ольхи.

В помещении воцарилось неловкое молчание. Дейв, молодой беззаботный лесовод, с которым я познакомилась на семинаре по лесовосстановлению, наклонился к своему руководителю, указывая на слайд. Они старательно вычищали территорию насаждений, а я утверждала, что удалять ольху ни к чему. Единственная процедура в моем магистерском эксперименте, которая действительно увеличила рост сосны, – апокалипсис с голой землей, когда мы стерли все травы, листья и злаки. Однако лишенные своего окружения экземпляры – те немногие, которые не погибли от мороза и солнечных ожогов или не стали пищей для грызунов, превратились в большие долговязые деревья с крупными неуклюжими ветвями и раздутыми стволами, которые пировали за счет притока света, воды и питательных веществ от гниющих тел мертвых соседей. Я глубоко вздохнула и начала объяснять.

– Удаление только ольхи не принесет пользы соснам. Если вы хотите быстрого роста сосны, придется уничтожить все травы, в том числе и вейник, – сказала я, демонстрируя слайды гигантских деревьев, разбросанных по вычищенному участку.

Аудитория зашумела, увидев необычные сосны: скрученные, испещренные язвами стволы, пораженные антракнозом. Лесоводы знали, что для таких быстро выросших деревьев характерны широкие годовые кольца и сучковатость – это отличало их от медленно растущих деревьев, которые естественным образом восстанавливаются после пожара. Однако они надеялись, что деревья перерастут эти дефекты и останутся по-прежнему ценными через полвека, во время следующих лесозаготовок. Мои данные опровергали их предположения. И я, и они также понимали, что на практике добиться такого состояния голой земли не удастся, слишком велика стоимость полной расчистки. Все, что они могли сделать, – один раз обрезать ольху и оставить растения подлеска, но мои данные показывали, что от этого нет пользы. Их руки были связаны политикой свободного роста, которая предусматривала штрафы или более дорогостоящие процедуры обработки, если на участках не убрали высокую кустистую ольху. Я понимала: это было направлено на то, чтобы в государственных лесах оставались здоровые, свободно растущие деревья, однако в своем рвении руководство, похоже, забыло, что лес – это гораздо больше, нежели просто совокупность быстро растущих деревьев. Стремление к быстрому росту за счет уничтожения местных растений в надежде на будущую прибыль ничем хорошим не закончится. Ни для кого.

Я подчеркнула, что политика, направленная на выращивание крупных коммерческих деревьев, порочна, если не ведет к созданию более здоровых лесов. Сосредоточившись на записях, я не заметила, как чиновники скрестили руки на груди.

– На этом слайде вы видите, что отсутствие ольхи, как и следовало ожидать, несколько увеличивает количество света, которое получают сосны, а также количество воды в течение одной недели в середине лета, однако это происходит из-за снижения доступности азота после разложения мертвых растений. «В итоге через пять лет рост древостоя практически не улучшился», – сообщила я и перешла к данным с метеостанции. Они показывали, что уничтожение всех растений привело к более экстремальному локальному климату: днем было очень жарко, а ночью поверхность почвы подмерзала.

Я снова начала запинаться, когда рядом со мной, казалось, материализовались крутящийся флюгер, самоопрокидывающийся дождемер, раскинувшиеся провода, датчики и тикающий регистратор данных. Барб, планирующая стать первоклассным фотографом, сделала снимок, пытаясь поддержать меня.

Я повернулась в сторону поднятой руки.

– Это ваша специальная площадка для исследований, а как насчет реального мира? – спросил какой-то лесовод.

Мужчины рядом с ним согласно кивнули.