МУОС

Во время подземной войны в Большом Проходе проходили ожесточенные бои между Америкой, Центром и Партизанами. После подписания Конвенции Большой Проход стал мирным торговым путем.

Две дрезины уже стояли на рельсах Большого Прохода. Когда-то с платформы Купаловской туда вели ступени. Теперь здесь ступеней не было, а шел плавный спуск, устланный щебнем и битым мрамором. В конце спуска установлены металлические ворота. Нейтралы, не смотря на свою показную независимость и враждебность к чужакам, всё-таки провожали отряд: кто подошёл к воротам в Большой Проход, кто просто выглядывал из окон-амбразур своих домов-дотов. Атаман подошел к Светлане и тихо, видимо, чтобы не слышали свои, сказал:

– Если у вас что-нибудь будет получаться, я постараюсь нейтралов убедить выступить вместе с вами.

Светлана с нескрываемой насмешкой ответила:

– Очень смелое заявление, Голова. Но всё-равно спасибо.

– Вы там поосторожней в Проходе.

Атаман повернулся к Купчихе, которая по-прежнему хмурилась, не желая простить ему его вымогательство, и также тихо сказал:

– Нам тоже надо как-то жить, Купчиха, пойми.

А потом, не дождавшись едкого ответа Купчихи, обернулся к дозору и крикнул:

– Открывай ворота..

Дозорные раздвинули массивные ворота, и отряд пошел вперёд. Как только вторая дрезина прошла уровень ворот, ворота поспешно и с грохотом захлопнулись.

В метро всегда есть какие-то звуки: сквозняка, падающих капель воды, грызунов, гул труб, ближайших станций… В Большом Проходе не было совсем никаких звуков. Даже со стороны Нейтральной не было слышно абсолютно ничего, как будто она расположена не в десяти метрах за спиной, а за сотни километров. Вопреки всем законам физики, лучи фонарей светили только метров на десять-пятнадцать вперёд. Дальше был мрак. Не верилось, что этот туннель – чуть длиннее спринтерской стометровки. Парадоксальная акустика данного туннеля не позволяла слышать даже своё дыхание.

Как крик сквозь подушку, послышалась команда Дехтера:

– Держаться всем вместе, не расходиться.

Ему возразил таким же приглушенным криком Ментал:

– Вместе нельзя. Надо цепочкой, держась друг за друга.

Ментал и Дехтер стояли на расстоянии пяти шагов друг от друга и кричали до боли в глотке. Но их слова долетали как-будто из далека.

Дехтер решив, что в части непонятных явлений лучше прислушаться мнения Ментала, скомандовал:

– Верёвку.

Он тронул рукой ближайших к нему бойцов и жестом указал им идти с верёвкой вперёд. Перед этим конец верёвки он привязал к ремню одного из них. Когда они прошли метров на пять вперёд, он в цепочку включил ещё двух спецназовцев, один из которых захватил своим ремнем веревку. Потом включил третью пару. Когда первая пара скрылась из виду во мраке, он привязал второй конец верёвки к дрезине и махнул рукой остальным. Дрезины двинулись вперёд. Дрезины между собой также связали верёвкой, сложенной в несколько раз так, что расстояние между дрезинами не могло превышать пяти метров. К задней дрезине привязали третью верёвку, к которой с периодичностью в пять метров привязали себя три пары ходоков. Теперь весь отряд, как исполинская гусеница, медленно пошел вперед.

Светлана несла на руках Майку, арбалет болтался у неё за спиной. Светлана неслышно говорила что-то девочке, которая положила головку на её плечё, зарывшись лицом в волосы своей приемной мамы. Радист шёл рядом со Светланой, чтобы в случае чего защитить её с ребенком. Тишина парализующее давила. Было желание упасть на землю, свернуться в клубок и не делать никаких движений, чтоб остаться погребённым под этой тяжестью тишины. Но он заставлял себя делать шаги.

Они шли уже часа два, и должны были пройти не меньше пяти километров. Радист решил, что он не правильно понял высказывание местных о длине Большого Прохода. Туннель подымался в гору (об этом им тоже Нейтралы ничего не сообщал), и те, кто сидел в сёдлах велодрезины, еле-еле крутили педали. Лучи фонарей стали ещё короче. Теперь были видны спины только последней пары дозорных. Движения становились всё замедленней.

Неожиданно ворота впереди раскрылись. Они вошли на Октябрьскую – станцию Центра. Здесь было необычно чисто и светло. Каких-либо строений и палаток здесь не было.

Их встречали. Когда Радист увидел Октябрьцев, у него сжалось сердце. Они стояли в строю на платформе. Их было человек сто: мужчины и женщины. Они стояли поперек платформы в шесть или семь шеренг. Все они были в эссесовской форме – почти такой же, какую носили военные с родной станции Радиста в его детстве. Только на рукавах у них были повязки не с коловратами, а с орнаментами зелёного цвета на белом фоне – видимо какой-то белорусских символ.

Уновцы, испытывая почти врождённую ненависть к фашистам, остановились и не вольно приподняли стволы автоматов и пулеметов. Но ходоки, знаками показали, что здесь боятся нечего, и отряд вошел на платформу.

Но почему так трудно идти?! Почему всё происходит так медленно?!

Молодой фашистский офицер выступил вперёд и скомандовал:

– Огонь!