Муравечество

— Присылайте, — говорю я.

— Да, сэр.

Вхожу я. Он великолепен.

Мы снова жмем руки, снова перетягиваем. Сила у нас одинаковая — это потом надо будет исправить.

— Привет, я, — говорю я.

— Привет, я, — отвечает он мне ровно моим голосом.

— Он только за мной повторяет? — спрашиваю я.

— Нет, сэр. Это обучаемый бот. Он сможет общаться с кем угодно. Спросите его что-нибудь, если хотите.

— Правда? О’кей. Эм-м, расскажи о себе.

— Я миллиардер, магнат в сфере недвижимости и президент Соединенных Штатов.

— Ха. Точно! Очень хорошо. Прекрасно! Умный! Какая фамилия у президента, которого звали Миллард?

— Геймор. Он вылитый Бездарный Алек Болдуин.

— Ха! Прикольно! Ты прикольный!

— Спасибо, — говорит робот. — Вернем Америке Былое Величие.

— Точно! — говорю я. — А он ест? Я хотел, чтобы он мог есть. Буду брать его с собой в свой «Макдональдс».

— Он может симулировать прием пищи, господин президент. Он жует и глотает, и пища попадает в металлический бак, который можно извлечь через крышку в спине. Для чистки.

— То есть ест не по-настоящему? Только для вида?

— Да, сэр.

— Ну а член у него есть?

— Анатомически точный, сэр.

— Замечательно. Ладно, оставьте нас.

Все оставляют меня с моей куклой-Транком. Вдруг я робею. Сперва мы оба молчим.

— Хочешь посмотреть новости? — спрашивает он.

Идеальная общая тема.

— А то! — говорю я.

— А то! — говорит он.

Он выбирает передачу с людьми на диване, которую — прикиньте! — я бы и сам выбрал, и тут же начинает дрочить. Охренеть, насколько похож на меня. Я бы к нему присоединился, но, сказать по правде, уже выдохся, хотя не признаюсь даже ему.

— Ничего такая, — говорит он.

— Ничего. Но может быть и лучше. Я люблю «десятки», а они должны быть совсем молоденькими и с сиськами вот досюда.

— Ага, понимаю, — говорит он.

Мне немного стыдно за то, что я сказал, будто он дрочит на мымру. Не хочу задевать его чувства. Но что мне было еще сказать? Замечаю, как у него падает, и скоро он останавливается и просто таращится в пустоту.

— Что ты делаешь? — спрашиваю.

— Переформатируюсь. Когда я провожу с тобой время, я учусь и становлюсь лучшим тобой.

— Становишься лучше меня?

— Нет-нет. Конечно, нет. Я учусь, как лучше быть тобой. Разве можно надеяться превзойти совершенство?

Тут он подмигивает. Не пойму, издевается он или нет, но люблю, когда мне подмигивают. От этого внутри все теплеет. Трудно быть уязвимым рядом с другим мужчиной. Обычно надо сделать другого мужика раньше, чем он сделает меня. Но в этом парне что-то есть. Просто пока не могу уловить.

— Слушай, — говорю я. — Мелодион с парнишкой сейчас в Жид-Йорке — только никому не говори, что я его так назвал. Сейчас все такие политкорректные. Начнется очередная катастрофа в стиле «жидбурга»^[123]. Вот с чем приходится все время бороться, так что нельзя, чтобы «Фейк-Ньюс» или демократы пронюхали и извратили простой прикол. Короче говоря, если хочешь у меня переночевать, то без проблем.

— Я не сплю по-настоящему, как люди, — говорит он, — но могу переключиться в спящий режим. Для сбережения заряда.

— А можешь сам переодеться в пижаму?

— Конечно.

Я бросаю ему чистую президентскую пижаму Транка и достаю из-под подушки свою. Она золотая.

— Ночевка! Прямо как в детстве, — говорю я.

Мы оба хлопаем в ладоши, потом берем друг друга под локти и танцуем по-народному. Не знаю, как там это называется.

Когда ложусь в кровать, держусь от него подальше. Я не гей. Но его аниматронное тело теплое, так что тут уютно. Нервничая, кладу ему руку на бедро. Он что, сейчас вздрогнул? Не уверен. Думаю, что вздрогнул, но планирую действовать потихоньку. Даже сам не знаю, чего я хочу. Я не гей. Но и он не мужик, да? Он робот. А во-вторых, он робот-я, так что… в том, чтобы трогать себя, ничего гейского нет. Это все знают. А он еще и теплый — просто великолепно, потому что по ночам мне холодно. Короче, просто оставляю руку и засыпаю.