Муравечество

Кит уносит нас. Здесь довольно удобно. Когда-то он, видимо, проглотил фонарик, а также кровать. Хотя холодильника нет; но когда-то он, видимо, проглотил кулер, а в нем лежат безалкогольные напитки, мясная нарезка и батон хлеба — правда, белый в упаковке, но дареному коню, et chetera

, да и вообще, учитывая обстоятельства, сойдет. Я игриво выдумываю словечко «гламионить»

— это словослияние «гламурно»

и «ионить»

от «Ионы». Нелишний повод улыбнуться в эти мрачные последние времена. Пес притворяется, будто ничего не слышал. Вдобавок я натыкаюсь на библиотеку недопереваренных детективов в бумажных обложках. Никаких тебе высокоинтеллектуальных Хайсмит, но от достойных бульварных процедуралов я получаю удовольствие не меньше любого другого мужчины (женщины, тона). Это можно назвать постыдным удовольствием. Минуют дни. Поскольку солнца нет, дни я отмеряю законченными романами. По опыту я знаю, что читаю сорок пять тысяч слов в час (в три раза больше среднего по стране), причем замерял по техническому тексту. Никогда не засекал скорость досугового чтения (к чему бы? Оно же, в конце концов, досуговое!), но, скажем, умножим техническую скорость в два раза. Так что восемьдесят тысяч слов в час. Нет, девяносто пять тысяч слов в час. Нет, девяносто тысяч слов в час, то есть бульварный детектив средней длины укладывается где-то в час, то есть, считая перерывы на сон (кровать, хотя и довольно сырая от желудочного сока, вполне удобная в сравнении с моим бывшим спальным креслом) и на бутерброды с вареной колбасой, я, по моим оценкам, провожу здесь ровно три месяца, когда мы начинаем крутиться. Я прихожу к выводу, что существо угодило в народившийся огненный вихрь. Чувствую наше вознесение, пока мы вращаемся на каком-то аттракционе проклятых; пока пламя прожигает тушу массивного существа, обливая нас, видимо, кипящими разжиженными кишками, и рыба-кит рассыпается, разоблачая, что мы вращаемся на костлявом скелете в сотнях футов над огнем, простирающимся, докуда видит глаз. Необъятный ужас ситуации настигает нас с догом в один и тот же миг, совершенно одинаково. Мы едины. Мы смотрим друг другу в глаза, впервые в нашей жизни целиком понимая друг друга, после чего глаза немедленно вытапливаются от жара, и видимого мира больше нет. Не остается ничего, кроме истерзанных криков снизу, пока от жара не лопаются и барабанные перепонки, и тогда — только тишина. И мучительная боль, пока не выгорают нервные окончания, и тогда — уже только страх, необъятный, неуправляемый. Я кричу, но звука нет. Я чувствую, что падаю, и жду, когда настанет ничто. Уже настало? Наверное, нет, раз я задаю этот вопрос. Хоть я и остался без органов чувств, страх я все еще ощущаю. Больно не будет, говорю я себе. Все просто прекратится так внезапно, что я даже не замечу — не смогу. В своей слепоте я слепо тянусь к слепому псу. Возможно, он тоже падает, причем с той же скоростью. Об этом говорил Галилей. Или кажется, что это говорил Галилей, но проверить я больше не могу. Смогу ли я почувствовать пса, раз у меня больше нет осязания? Может быть, почувствую руками сопротивление, когда они соединятся с его взаимно протянутыми лапами. Галилей говорил, что да. И я чувствую — или мне так кажется. В конце концов, мы едины. Конечно, он тоже тянется. Уверен, мы притягиваем друг друга навстречу друг другу. Я чувствую, как мои руки обнимают его, а его лапы — меня. Возможно, это самое крепкое объятие на моей памяти, но я не уверен, потому что ничего не чувствую. Кроме любви. Я чувствую любовь. Чувствую себя — возможно, впервые — понятым. И начинаю молиться (хоть я не религиозен), поскольку не бывает атеистов в свободном падении над огнем. Я молюсь, чтобы мне дали еще времени. Теперь, познав любовь, я молюсь о том, чтобы мне дали провести с этим другим созданием больше времени. Возможно, и он молится о времени со…

Глава 71

Я чувствую невероятный шок. Мы врезались в воду на конечной скорости? Уверен, это Галилей рассчитал конечную скорость. Точно не знаю. Кажется, мы врезались со скоростью свыше сотни миль в час. Кажется, я где-то читал, что если прыгнуть с моста «Золотые ворота», то поверхность воды покажется цементом. Кажется, читал. Это же случилось и с нами? Но я же явно не мертв, ведь будь я мертв, я бы этого не думал. Тогда что? Я вдруг стал как миллион Хелен Келлер сразу. Даже триллион. Ни зрения, ни слуха, ни осязания. У Хелен Келлер было осязание? Кажется, нет, но проверить я не могу. Несколько раз тыкаю языком в губу. Ни вкуса. Ни запаха. В точности как Хелен Келлер. Может, это смерть. Может, вот так проходит вечность. Я пытаюсь встать и обнаруживаю, что все еще сплетен с кем-то другим.