Муравечество

Тогда я просыпаюсь на земле, с восстановленными чувствами, вместе с псом — слепым мертвым остовом без барабанных перепонок. Вокруг точно так же горит огонь. Ну, не точно так же, раз мы на сыроватом берегу озера, но неслабо. Здесь в изобилии водятся олени и очень красиво. Конечно, они все горят и издают перепуганное карканье (олени каркают? Жаль, мой айфон переварили, а то бы я проверил), и от этого в моем удовольствии остается некое послевкусие, но я правда восхищаюсь тем, что они не предаются жалости к себе.

Стоп, а как я вижу?

Я бреду через огонь, который сжигает все, включая время, включая пространство, включая меня. И перерождаюсь из пепла вновь и вновь, в духе какого-то ницшеанского вечного возращения / мифа о фениксе / летних повторных трансляций. Конечно, потому-то я и вижу. Я бреду, вокруг всё в огне, как было и как будет. Вечное «здесь и сейчас». «Всегда» из аборигенского времени сновидений. После, кажется, целых дней, или минут, или десятилетий я слышу, как в динамиках грохочет голос Марджори: «В „Слэмми“ мы убрали огонь из возгораний. Наши огнестойкие охлаждающие жилеты подарят максимум комфорта в любом холокосте. И они доступны в модных расцветках: „морская пена“, „ягодная“ и „полуночное солнце“!»

Скоро я сгораю и регенерирую, подобно фениксу, уже довольно регулярно — может, раз в час. Потом гораздо чаще, скажем, раз в минуту. Теперь раз в секунду. Теперь я сгораю и регенерирую, подобно фениксу, двадцать четыре раза в секунду. Это начинает сказываться на настроении.

Я всегда новый. Я всегда своя следующая версия. Тот ли я, кто написал разгромную рецензию на «Синекдоху, Нью-Йорк», где назвал Чарли Кауфмана жалким нарциссом масштаба Адольфа Гитлера или, если честно, несравнимо выше, и миру повезло, что он не имеет реальной власти? Не знаю. Это было десять тысяч жизней назад. Сегодня я читаю эти слова на внутренней стенке черепа — и они даже не в моем стиле. Можно ли быть настолько молодым? Правда, надо сказать, с посылом я все еще согласен. Но кажется, будто я читаю слова единомышленника, попутчика. Может, не чувствую этого с той же страстью, но все еще согласен со своей оценкой этого ничтожного…

Я падаю. Здесь черным-черно, так что я не представляю, когда или на что приземлюсь. Считаю до девяти Миссисипи, когда достигаю дна. Приземляюсь на голову. Согласно моим расчетам, я упал на 296 метров, развив скорость в 177 километров в час. Я должен быть мертв, но я жив. Череп должно было размозжить, как размозженную скорлупу. Я его ощупываю. Не размозжен. Что это за место, где не действуют законы физики? Я нащупываю выход или, вернее, путь наверх. Похоже, я в колодце или каком-то сеноте, если не ошибаюсь в названии. Вылезаю, продолжаю идти, продолжаю гореть, продолжаю регенерировать. После каждого перерождения попадаю для того, чтобы привести себя в порядок, в один из тысяч вездесущих и удачно расположенных «Представительских туалетов класса люкс» от «Слэмми», кажется, давших буйный рост по всей стране. Должен сказать, люксовые придорожные туалеты — это гениальная идея. Вот почему «Слэмми» так давно считается самой инновационной компанией. Хотелось бы мне придумать такую идею. К счастью для меня, каждый раз после регенерации я нахожу новенькую трехдолларовую купюру от «Слэмми» — ровно ту сумму, что требуется на входе в стабильно ухоженный туалет. И очень радует, что никогда нет очереди, ведь все остальные, кажется, умерли.

«Когда времени больше нет, любая еда — быстрая. „Слэмми“ на завтрак, обед и ужин; теперь все едино».

Каким-то образом я прибываю через дым, огонь и вышеупомянутые тысячи перерождений к зеву огромной пещеры. Это поистине зев — пасть со слегка вытянутыми губами, словно она безмолвно насвистывает похоронный марш Шопена под руководством Элгара или украшает лик колоссального каменного Дональда Транка. Уверен, сюда вело бесконечное число маршрутов — точно так же, как в любое место ведет бесконечное число маршрутов. Правда в том, что любой маршрут приведет в любое желанное место, но некоторые маршруты прямые и требуют меньше энергии. Некоторые столь мучительны, что практически невозможны, хотя при бесконечном количестве времени и энергии на деле вполне возможны и они. Куда проще попасть в завтра, чем во вчера, но уверен, что — по крайней мере, в нынешней инкарнации мира — возможно и то и другое.

Неужели эта пещера — в Олеаре Деборд, той самой горе, что я некогда любил? Если так, она изменилась. Больше я ее не узнаю.