Музейный артефакт

Он ехал в плацкарте, на верхней полке, отказавшись от предложения попутчиков скоротать дорогу традиционным российским способом. Очень скоро он расслабился и впал в блаженную полудрему под загадочный перестук колес. Что ждет его впереди? Хотелось думать – что-то хорошее, что коренным образом изменит жизнь. Внизу звенели стаканы, все громче звучали голоса и вспышки смеха, но это было низко и приземленно, из его нынешнего бытия. А мечтал он о другой жизни – чистой и светлой.

О чудесном морском берегу, на котором ни разу не был, о теплых ласковых волнах, в которые не пришлось окунаться, о красивой девушке, такой, которую никогда даже не держал за руку… Не о босявке, не о шалаве, а о настоящей, порядочной, умеющей любить… Пусть родит ребенка, и обязательно сына, Валерия! В честь Антиквара, царствие ему небесное… Он бы воспитал огольца, отдал в институт, чтобы выучился на искусствоведа. И сидели бы они с Валерием на пляже в полосатых шезлонгах, разговаривали о сарматских фаларах, о римских монетах первого века, о короне Ивана Грозного… А все бы слушали, разинув рты, и завидовали… Может, Валерий бы докопался, сколько стоят те бесценные фалары, за которые он, по молодой глупости, оттянул срок. А может, они с Валерой подняли бы и неподъемное дело: сдернули эту корону из Оружейной палаты! Не для того, чтобы загнать за сумасшедшие деньги (в СССР ее никто не купит), а просто чтобы полюбоваться, примерить перед зеркалом, посмеяться да подкинуть обратно с издевательской запиской: «Простите, товарищи менты, очень хотелось примерить. Но мала, не подходит. Поэтому возвращаем».

«Впрочем, нет, что за глупости! – одернул он себя. – Воровское дело не для Валерия! Он будет ученым и эту корону вполне официально примерит на какой-то их сходке, или банкете, как там они называются? Может, он и тот перстенек фартовый найдет, разгадает его тайну и напишет книгу…»

В Ленинград он приехал утром второго дня, быстро перебрался на пригородный вокзал, около часа трясся в электричке, глядя в окно, где сквозь стволы сосен проглядывали домишки маленьких поселков.

Сверяясь с адресом в смятой бумажке, он вышел на разбитой платформе Монино, спустился по бетонной лестнице с выкрошенными ступенями, узкой тропинкой прошел через сосновый бор. Здесь было прохладно, приятно пахло хвоей. Он отыскал улицу «Газеты “Правда”» и вскоре подошел к хлипкому забору, выкрашенному зеленой краской. На узкой скамейке, вытянув ноги, сидели двое, в штанах, майках и маленьких кепочках. Один поднялся навстречу, заухмылялся, вихляя задом, сделал несколько шагов, расставил руки:

– Блатным привет, бродягам здрасте! Сколько лет, сколько зим!

У него было треугольное лицо, большие, широко расставленные глаза, широкий лоб и острый подбородок. Похож на лягушку. И дурашливая улыбка до ушей…

– Хватит кривляться, Шут! – отстраняясь, сказал Студент. – Веди к пахану!

– Что, студент, не весел, голову повесил, или снова двойку получил? – пропел Шут.

Его напарник встал, открыл калитку.

– Давайте в дом, по-быстрому, пока участковый не срисовал!

Это был широкоплечий хмурый урка, полная противоположность приятелю. На голову выше Шута, он напоминал каменную статую. Объединяли их только почти одинаковые татуировки по всему телу.

– Знакомься, Весло, – сообщил Шут. – Наш надежный кореш!

Сквозь запущенный сад они прошли к небольшому деревянному домишке, многие доски которого потемнели от времени, а некоторые откровенно прогнили. Козырь ждал на веранде, в майке, галифе с подтяжками, тапочках на босу ногу и наброшенном пиджаке – видно, его морозило. Вор выглядел старше своих сорока, с того времени, как Студент видел его в последний раз, он заметно поседел и осунулся. Скорее всего виной тому был ТБЦ[48], который появляется через три месяца пребывания в ПКТ[49]

на пониженной норме питания – хлебе и кипятке. А «законников» в последние годы гнули беспощадно, Козырь из ПКТ не вылазил…

– Здорово, братишка! – улыбнулся тот, показав железные коронки. – Заходи – поедим, потолкуем…

Из завешенного марлей – от мух – проема двери тянуло вкусными запахами. Голодный Студент сглотнул слюну.

Через несколько минут все четверо сидели в неказисто обставленной комнатке, за круглым столом, накрытым бордовой плюшевой скатертью с бахромой. Немолодая дородная женщина по имени Клава подала борщ, жареную на сале картошку, квашеную капусту. Пили в меру, ограничившись бутылкой «Московской».

Шут болтал, вспоминал зоны и корешей, рассказывал новости блатного мира. Остальные ели молча. Время от времени Козырь бросал на Студента испытующие взгляды. Когда трапеза завершилась, они закурили, зловонный синий дым «Беломора» заполнил комнату. Клава куда-то исчезла, будто ее и не было.

– Зачем вызывал? – напрямую спросил Студент, которому надоела неопределенность.

Козырь выпустил очередной клуб дыма и закашлялся.

– Есть серьезное дело за серьезную капусту, – он раздавил в пепельнице брызнувшую искрами папиросу.

– Что за дело?

– Нужно помыть[50] одну старинную цацку из Эрмитажа.

– Откуда?! – вскинулся Студент.