Музыка как шанс. Победить рассеянный склероз

Я не возьмусь отстаивать свою позицию с пеной у рта и даже не огрызнусь вопросом: «А что такое любовь?» Но для себя нахожу единственное объяснение – одиночество. Оно может спать до поры, а потом – бац, любовь! И вот уже потянулся «страдалец-творец» к орудиям самовыражения: «Трынь-брынь» на гитаре, «ширк-ширк» по бумаге или на худой конец из пушки «Бабах»! Если артиллерист, но не влюбился, а творит от одного только одиночества.

Да-да, друзья. Когда человек находится один на один со своим одиночеством и в руках у него инструмент реализации оного – прорастают плоды работы души. А когда к этому добавляется неразделенная любовь, он вообще превращается в оголенный нерв.

Да вы спросите об этом любого, кто что-то играет, рифмует, лепит, рисует… Что он вам ответит? У артелериста не спрашивайте. Чтоб не тянулся к орудию творчества. Про то другие книжки писаны – патриотические.

В то время я, конечно же, не понимал всего этого, просто чувствовал интуитивно, как животное. А интуиция говорила о том, что это страница жизни перевернута. Дальше каждый должен был идти своим путем, давая звучать своему одиночеству. Не почему. Данность.

К тому же у каждого из нас были свои планы и взгляды на музыку, а против своей природы не попрешь, в лучшем случае мы бы разругались, но теперь уже навсегда.

Что нами движет, когда мы идем и покупаем билет на поезд в один конец? Да нет, вы не поняли. Не на тот поезд, в котором едет «элита» перестроечного общества. А на другой. Тот, который едет отсюда.

Туда, где не будет идиотского вопроса: стоит ли сейчас «скидывать ствол» или нет, потому что сейчас приедут «мусора», а ты заблаговременно не написал заявление о его добровольной сдаче с сегодняшней датой и подписью. Где стоящую на остановке трамвая девушку не затолкают в машину два отморозка на виду у целой толпы молчаливых зевак. И не увезут ее на дачу «потешиться пацанам», зная, что им за это ничего не будет, потому что у них везде «прихвачено». Где есть закон, который не дышло.

На тот поезд, который везет туда, где вообще всего этого жлобства не будет. Раз уж паровоз с «элитой» никак не заедет ни в «Чайник», ни хотя бы на ремонт.

Конечно же, я не знал, где то место. И я купил билет до Питера.

Меня провожало много друзей. Я грустно улыбался провожающим, и все знали, что я сюда не вернусь. И я знал. Даже когда я через несколько лет навещал, бывало, своих близких, в голове звучала фраза: «Уходя – уходи». Несмотря на то, что многие мои друзья оставались здесь. Город менялся, как менялось многое.

7. Питер.(D)

«Жители дождевого района»

1.Все столицы – светские львицы,Где даже сны стоят денег.Вряд ли здесь место для любви.

В лихорадке силы теряя день за днемЭтот город лижет свои раны Под дождем.Припев:Жители дождевого района!Чем ваш город дышит?В воздухе свет не смелый и как будто,Побледнело солнце.Жмется под козырьки домов любовь,

В страхе простудиться.Провинциальная душа на завтрак.Хищнице столице.2.Стон утонет в звоне бокалов.За стеклом,Вам не слышен голос осипший.Подождем

Новый день и свежих газет, где все о том —От равнодушия не уберечься под зонте

Я вышел с вокзала с большой черной сумкой, саксофоном и иллюзиями по поводу радушного приема меня удивительным городом.

Когда мне было шестнадцать лет, я уже бывал здесь. Приезжал в компании хиппующих друзей. Мы ходили на могилу Виктора Цоя, знакомились с местной музыкальной рок-тусовкой, гуляли по городу. Выйдя с вокзала тогда, я был буквально ошарашен, увидев курящую папиросы, сгорбленную бабулю, пританцовывавшую под военный оркестр, играющий джаз на вокзальной площади. Ни в Уфе, ни в любом другом городе СССР тогда подобную картину увидеть было практически невозможно.

Теперь же прошло восемь лет. Многое изменилось здесь с тех пор, но воздух был тот же. Уверенности придавал лежащий в кармане ключ от квартиры, которая предположительно должна была стать моим пристанищем на несколько ближайших дней. Далее я планировал поступить учиться в Университет культуры и искусств.

Прибыв по указанному на клочке бумаге адресу, я начал открывать дверь. Дверь не открывалась. Я был настойчив. Дверь была непреклонна. Борьба продолжалась минут двадцать, когда ко мне подошли два работника милиции. На груди одного из них убедительно висел автомат, на лице второго я заметил не менее выразительное любопытство. Сначала они долго молчаливо наблюдали за процессом. Я делал вид, что не замечаю ничего странного в моем поведении, им же было интересно, насколько меня хватит.

– Не открывается?