Музыка мертвых

— Гений? — переспросил священник. — Дитя мое, возможно, ты путаешь искреннее уважение и почитание с любовью? Мы ведь любим наших друзей и наставников, но в этой любви нет греха, это светлые чувства, отблеск Божественной силы.

Август криво ухмыльнулся. Он любил своего друга Говарда и искренне уважал господина Густава из библиотеки, но это было совсем другое дело, и Август не путал эти чувства.

— Знаете, святой отец, когда-то я прочитал такую фразу, — сказал Август. — Любить это значит хотеть касаться. Я не знаю, как лучше объяснить, но если бы я смог полностью соединиться с ним, раствориться в нем, то это было бы для меня высшим счастьем. И от этого мне так стыдно и горько, что я не хочу жить. Знаете, я уже который день примериваю веревку к балке.

Он угрюмо замолчал, понимая, что наговорил много лишнего, и лучше было бы вообще не приходить сюда. Августу казалось, что он видит, как непонимающе хмурится святой отец. Все люди как люди, ходят с нормальными грехами — изменами и пьянством, а тут повезло с утра пораньше.

— Ты желаешь его, как желают женщину? Это зов плоти? — осторожно поинтересовался священник.

— Да вы что, рехнулись? — взорвался Август. — Я не об этом!

Ему почудилось, что из-за перегородки донесся облегченный вздох.

— Дитя мое, ты запутался в себе, — спокойно ответил священник. — Я бы сказал, что в твоей любви нет греха. Ты просто не сталкивался с таким сильным чувством раньше, потому оно и пугает тебя. Святой Филитет назвал бы твою любовь пусть и страстной, то есть глубокой и эмоциональной, но и добродетельной, тем искренним теплом, которое соединяет настоящих друзей.

Август впервые в жизни понял, что значит сидеть, как на иголках. Ему одновременно сделалось очень хорошо и очень страшно — настолько страшно, что он закусил губу, сдерживая нервный смех.

— Но я вижу, что все это тебя пугает и подавляет, — продолжал священник. — Мысли о самоубийстве, к тому же неоднократные — это уже дьяволово внушение. Губитель рода людского через чистое чувство рвется овладеть твоей душой. Так что постарайся какое-то время не пересекаться со своим другом. И не пей, пьянство открывает ворота искушению.

Август вздохнул.

— Это я уже понял, — ответил он. К его удивлению, ему стало немного спокойнее. — Спасибо вам.

Август вдруг подумал, что давно рассвело — теперь он слышал тихие шаги и голоса в соборе, шуршание метлы на площади, биение своего сердца. Покинув исповедальную кабинку, он несколько минут постоял возле икон, и в голове было пусто и звонко — ни единой мысли, ни единого чувства, просто какое-то густое спокойствие.

Утро было серым и тихим. Беззвучно падавший снег окутывал Эверфорт прохладной вуалью. В воздухе уже плыл запах пирогов с яблоками и корицей, запеченной утки, елок, увешанных пряничными зверями, и Август вдруг обнаружил, что он совсем один. Никто не испечет ему пирога, никто не будет наряжать с ним елку — в принципе, ничего не изменилось, так было уже много лет, и он давно привык к своему одиночеству, но сегодня ему сделалось грустно.

Он и сам не понял, как ноги принесли его на Малую Лесную. Здесь уже просыпались: хлопали двери, выпуская на улицы тех, кто еще не успел купить подарок, от труб вился дымок, и сонный работник кондитерской поднимал шуршащие жалюзи, открывая витрину. Окна в доме Штольца были темными; вынув из кармана пальто кошелек, Август открыл его и заглянул внутрь.

Ничего особенного. Несколько крупных купюр, смятый билет на поезд, визитная карточка дантиста, на которой изображен пляшущий зуб. Запустив пальцы в очередное отделение, Август вынул потертый дагерротипический снимок — Эрика Штольц смотрела на него с мягкой улыбкой, длинные каштановые волосы струились по плечам. Девушка, чей труп извлекли из Среднеземельного моря, которая, по расчетам Виньена Льюиса, была жива и здорова.

Кто она? Где она? Карие глаза смотрели на Августа тепло и ласково, словно жалели его и в то же время загадывали загадку.

Заметив, что Эрика очень похожа на брата, Август закрыл кошелек и постучал в дверь. С Моро станется отомстить ему, сказав, что он украл деньги его хозяина.

Долгое время было тихо, но наконец Август услышал медленные шаги, дверь приоткрылась, и он увидел сонного Штольца. Растрепанный, кутающийся в халат, он выглянул из дома и улыбнулся.

— Доброе утро, — сказал Август и протянул ему кошелек. — Ты забыл.

— А, точно, — Штольц зевнул и, забрав кошелек, признался: — Я так и не понял, как оказался дома. Что у тебя с носом?

Нос тотчас же отозвался ноющей болью. Надо было идти домой и потратить предпраздничный день на восстановление пострадавшей физиономии. Августу вдруг сделалось душно.

— Моро вчера поддал, чтоб я не водил тебя по борделям, — сказал Август. — Будет мне наука. Где он, кстати?

Штольц неопределенно пожал плечами, словно вспомнил о Моро только тогда, когда Август упомянул его. Нет, великому композитору действительно не стоит пить: Августу показалось, что Штольц сейчас еле стоит на ногах и не до конца различает сон и явь.

— Не знаю. Слышал, как он уходил, еще даже не развиднелось. Кофе будешь?