Музыкальный инстинкт. Почему мы любим музыку

Подозреваю, что все мы, даже самые рафинированные эстеты, время от времени этим грешим, у нас не возникает мысль: «Сейчас мне хочется оценить музыку группы «Тhe Temptations». Скорее мы думаем так: «Мне нужно послушать что-нибудь жизнерадостное, например, «My Girl». Джон Слобода и его коллеги обнаружили, что в быту люди обращаются к музыке как к манипулятору настроением, «как к средству для преображения ежедневной деятельности», чтобы погрузиться в приятные воспоминания (или покачаться на волнах печальных дум), для того чтобы душа развернулась – или свернулась. Ганслик (как и современные мыслители) отмечает, что люди на самом деле не слушают музыку, а просто наслаждаются поверхностными характеристиками, лишенными эстетической ценности. Может так, может, нет: мы не имеем права недооценивать факторы, которые, скажем, позволяют человеку выбирать идеально подходящую к определенному настроению музыку. В любом случае осуждение экспертов в «музыкальной оценке» может быть откровенно отвращающим: как говорят Жюслин и Слобода, «многим людям кажется, что им говорят «тот ключевой момент в музыке, который стремительно и мощно пронзит тебя, тот, что прикует к себе твое внимание и заставит желать слушать еще и еще, совершенно не имеет отношения к правильной оценке и пониманию этой музыки». Невозможно интересоваться эмоциональными эффектами музыки и упускать из виду иные явления и ситуации, при которых люди попадают под влияние эмоций. Немного обескураживает, что к великому искусство подчас относятся как к методу самолечения, но нет смысла притворяться, что этого не происходит.

Более того, достаточно бесцеремонные, грубые акустические механизмы, с помощью которых музыка стимулирует слушателя, во многих культурах связаны с тем, как она выполняет свою функцию. Даже великие европейские композиторы не всегда были слишком искушены в эмоциях: в эпоху барокко считалось, что музыка должна достигать стилистического единства, стремясь представить только одно эмоциональное качество во всем произведении, что признавалось объективным, рационалистическим свойством музыки. Ожидалось, что она будет звучать «весело» или «торжественно» для всех слушателей, ни в каком смысле не являясь выражением собственных чувств композитора. Такое отношение поощряло использование традиционных канонов, а не спонтанных форм самовыражения: композитор предполагал, что аудитория знает, как «читать» скрытые знаки, и не стремился к тому, чтобы сама по себе музыка пробуждала эмоции. Таким образом «эмоция» становится скорее вопросом музыкального значения, чем вопросом познания; в этом качестве она рассматривается в Главе 13.

Все заключено в музыке?

Большинство людей назвали бы песню «What a Wonderful World» Луи Армстронга радостной – может быть, немного задумчивой, несомненно сентиментальной, но разве можно сомневаться в том, что слова песни выражают радость и восхищение самой жизнью? Тем не менее, я не могу слушать ее без слез, потому что она играла на похоронах моего друга.

Согласно одной школе мыслителей, все эмоции, вызываемые музыкой, как-то связаны с ее образом: переживания заключены не в музыке, а том, о чем она напоминает. Психолог Джон Бут Дэйвис вывел на этом основании теорию под названием «Дорогая, они играют нашу песню». Можно было бы назвать ее более возвышенно – «эффектом Пруста», поскольку именно Пруст обнаружил, что музыка (а не только вкус кексов мадлен) может вызвать яркие воспоминания:

«Воспользовавшись тем фактом, что я все еще был один, и задернув занавески, чтобы солнце не мешало мне читать ноты, я сел за фортепиано, открыл тетрадь с сонатой Вентейля, которая лежали как раз рядом, и начал играть… Поток звуков увлек меня в былые дни в Комбре – я не имею ввиду Монжувен или Мезеглиз, а прогулки по Германту, – когда я воображал себя художником».

Сила музыки, способная вызывать ассоциации, проиллюстрирована в фильме «Касабланка»: Рик запрещает пианисту Сэму играть «Как проходит время», потому что чувство печали и потери, которые она в Рике пробуждает, совершенно невыносимы. Вне всякого сомнения, такого рода вещи случаются постоянно, но не всегда с той остротой, которую ощущает Рик, сыгранный Хамфри Богартом. Но никто не может всерьез предположить, что ассоциации – это все, что нужно, иначе мы никогда не согласились бы с общим эмоциональным тоном музыкального произведения (и ожидали бы, что у большинства произведений его вообще не будет).