Мы умрем в один день

В то время я бы, наверное, плюнул в морду тому, кто мне перечислил бы меню кремлевской столовой голодного двадцать первого года. Я увидел его по телевизору а в девяносто первом. Перечисление деликатесов не заставило меня возмутиться. За прожитую жизнь я многое понял, чтобы рваться назад, к всеобщему равенству. Но тогда, в ту весну, я бы не поверил, что наши вожди не голодают и не терпят те же лишения, что и мы.

Поэтому так непримиримо отнеслась к Хохленку Люба Абрамцева.

Глава 4

Днем нас почти не тревожили. Бандиты развели кое-где костры, и наверное, готовили еду. Москвин, Саня и Люба спали. Иван Михайлович и Борис тихо разговаривали с Прямухиным. Я лежал и вполглаза наблюдал за ними, пытаясь уловить, о чем идет речь. Подполковник сидел со связанными за спиной руками и ловко перекатывал во рту дымящуюся самокрутку. Раза два он даже засмеялся, откидывая назад тяжелую лобастую голову. Башлыков с Кедричем тоже смеялись. Если бы не связанные руки, можно было подумать, что беседуют друзья. /

— Эй, краснюки, — закричали из-за деревьев, — не стреляйте. Сейчас вам письмо принесут.

Я бросился к окну. От плетня торопливо шагал в нашу сторону высокий, очень худой старик, с клочковатой бородой, высматривая что-то впереди. Последние метры почти бежал. У опрокинутых ворот, на которых лежал убитый парень, старик остановился и, не сгибаясь, столбом, опустился на колени.

— Сынку… сынку мий Степане…

Комкая в руках облезлую солдатскую папаху, он водил трясущимися пальцами над лицом убитого, словно боясь к нему притронуться. Сквозь редкие волосы просвечивала по-детски розовая макушка.

— Сынку-у-у…

Он поднял голову и, моргая слезящимися глазами, протянул свернутую бумажку.

— Ци люды запыску вам казалы передать. А вы мени сына дозвольте забраты. Змилуйтесь, ради Бога.

Башлыков, появившись в проеме ворот, взял бумажку и снова отступил за стену.

— Так я визьму Степана?

— Бери…

Старик перехватил мертвое тело поперек груди и, взвалив на плечо, медленно зашагал в сторону леса, шатаясь под тяжестью страшной ноши.

На чистой стороне титульного книжного листа коряво лепились несколько строчек: «Башлык, отдай офицера. Сразу уйдем. Благородное слово. Иначе всем смерть будет. Ответ жду через час. Кирилов».

Мы называли этих людей бандитами и, наверное, были правы. Остатки тех, кто примкнул в свое время к белым, люди, не желавшие воевать и уклонявшиеся от мобилизации, просто уголовники — все они, ставшие по тем или иным причинам изгоями, скитались по степи, добывая пропитание оружием. Многие из них ненавидели новую власть и дрались с ней не шадя жизней. В милосердие и справедливость комиссаров они не верили.

Я не задумывался только о двух вешах. О том, что это такие же русские, как я сам, и о том, что в случае победы белых такими же бандитами стали бы многие из нас.

— Ну, что решили? — прокричали из леса.

— Предлагаю по-другому, — сложил рупором руки начальник милиции, — выходите и сдавайтесь. Кто не участвовал в расправах над советскими гражданами, будет помилован.

Ему ответили матюками.

— Поцелуй меня в зад, жидовская морда!

— Живьем спалим, а девку…

Хрипатый голос из перелеска стал рассказывать, что они собираются сделать с нашим секретарем, когда она попадет им в руки. Люба, затравленно озираясь по сторонам, вдруг всхлипнула и, зажав лицо ладонями, выскочила в другую половину. От подступившего к горлу бешенства стало трудно дышать. Я рванул воротник рубашки, заикаясь, крикнул:

— Заткнитесь, гады! Черта с д-два вы нас возьмете!

В лесу дружно заржали.

— Не боись, паря, и тебе достанется. Дадим перед смертью попробовать.

Сергей взял прислоненный к стене карабин и молча полез по узкой лестнице на чердак. Из-за ив продолжали неутомимо выкрикивать похабщину.

Выстрел над головой ударил сухо и четко. Голос, поперхнулся, наступила тишина.

— Мишку убили! — ахнул кто-то.

— Ах, б…!

— Даешь комиссаров!

Поднялась суматошная стрельба.

Из окошка потянуло сырым, настоянным на прелой прошлогодней траве ветерком. Клочья облаков гнало за речку. Степь, внезапно осветившаяся косым солнечным лучом, заблестела, залоснилась разноцветными серо-коричневыми, зелеными, желтыми лоскутами.

Мы с Хохленком сидели друг против друга и молча курили. Внизу Иван Михайлович и Борис опять о чем-то разговаривали с Прямухиным.

— Ценный он для Кирилова человек. Гляди, как бандиты за него цепляются. Не боятся даже, что накрыть их смогут.

— Кого бояться? — вскинул темно-сливовые глаза Саня. — В поселке никого не осталось, а пока из Царицына подмога придет…

Он безнадежно махнул рукой. Действительно, не от кого помощи ждать. Весь воинский гарнизон нашего уезда состоял из двух пехотных взводов и конного полуэскадрона. Пехота город охраняет, а кавалеристы неделями из степи не вылезают — гоняются за остатками банд. Есть еще небольшой чоновский отряд, только где он сейчас?

— Интересно, рассказал им что-нибудь этот гад?

— Я у Бориса спрашивал, — приподнимается на локте Саня, — а он усмехается и говорит: «Слишком ты любопытный». Выделывается.