Мы умрем в один день

— Выделывается, — соглашаюсь я. — Еще помощником не назначили, а уже вовсю раскомандовался.

Позубоскалив в адрес будущего помощника Башлыкова, мы замолкаем. Саня, прикорнув у стены, тихо посапывает. Я вспоминаю, что Сергей и Люба опять вдвоем в соседней половине, и начинаю в душе ревниво упрекать ее. Со всякими бывшими офицерами может часами сидеть, а на своих товарищей-комсомольцев никакого внимания. Я встаю и, потоптавшись, решительно направляюсь к ним. Нашли место — устроили посиделки!

Пуля звонко бьет о перегородку. Я шарахаюсь за простенок.

Снизу голос Башлыкова:

— Ребята, по местам! Бандиты зашевелились!

Глава 5

Они изменили тактику. Прекратилась беспорядочная стрельба. По косогору несколько раз, туда и обратно, проскакали всадники. За плетнем и в лесу, за Тишанкой, суетливо перебегали от дерева к дереву пригнувшиеся тени. Напротав окон, из-за толстенной ивы, поминутно высовывался бандит в казацком картузе с кокардой. Саня Василенко выстрелил в него и промахнулся. Ему мгновенно ответили два винтовочных хлопка. Пуля ударила в приклад карабина, вышибла оружие из рук. Закрыв лицо ладонями, Хохленок опустился на колени, из-под растопыренных пальцев стекала струйка крови. Отколотая щепка вонзилась ему в верхнее веко, кровь долго не удавалось остановить, но глаз не пострадал.

За нами охотились. Мы сообразили это достаточно быстро. Имитируя приготовление к атаке, нас держали в постоянном напряжении возле окон, а несколько опытных стрелков караулили каждое движение.

Башлыков запретил высовываться в окна. Меня послал на чердак. Сквозь щели в досках я хорошо видел бандитов. Человек пять сидели возле пулемета, замаскированного в кустарнике. Ближе к плетню, среди густой прошлогодней травы, за поваленной осиной еще трое. Я мог снять любого из них, но обнаруживать себя Башлыков запретил — мы лишились бы хорошего наблюдательного пункта. Словно догадавшись о моем присутствии, лежавшие у пулемета развернули его и ударили по чердаку. Пули, прошив трухлявые доски, противно взьгкнули над головой. Потом меня сменил Борис.

Я попытался было набрать воды для затирухи. Сделать это мне не дали, открыли огонь из-за речки, и я не рискнул высовываться. На ужин каждому досталось по крохотному кусочку сала без хлеба. Воды решили набрать, когда стемнеет.

Ночью бандиты активности не проявляли. Висела перевалившая за четверть лунная горбушка и заливала все вокруг бледно-лиловым светом. Подойти к мельнице стало невозможно. Уже перед рассветом выползли к плотине двое. Бутылка с сухим чоканьем ударилась о выступ бревна. Другая не долетела, шлепнулась о землю. Секундой позже ахнул, покатился эхом взрыв гранаты, и заплясало на траве, облизывая подножье мельницы, чадное керосиновое пламя. Вслед, рассыпая веером длинную очередь, загремел «Льюис». Один из бежавших упал и замер едва различимым пятном. Снизу запоздало ударил карабин Хохленка.

Огонь скоро погас, а прошлогодняя никлая трава еще долго курилась пахучим банным дымком.

Утро. Солнце светит почти по-летнему. Я лежу посредине комнаты, подставляя лицо теплым лучам. Рядом на крохотном костерке варится затируха, единственное блюдо, на которое у меня хватает фантазии. Люба Абрамцева сидит у стены в наброшенной на плечи кожаной куртке и что-то пишет в блокноте. Иван Михайлович рассеянно смотрит на огонь и потирает плечо — ноет рана. Сергей и Саня спят, прижавшись друг к другу. У Хохленка лицо измазано засохшей кровью. Он сопит и чмокает губами, наверное, снится еда. Сколько я помню, Саня постоянно голодный. У него на плечах большая семья: мазь, двое младших братишек и сестра, дед с бабкой. Отца убили в начале германской войны.

В уездной милиции Хохленок уже второй год. Я считаю, ему вся статья у Башлыкова в помощниках быть, а не Кедричу. Но это мое мнение, а остальные Саню всерьез не принимают. Слишком «непредставительная» у него внешность, на собраниях молчит, да и образование всего три класса, едва-едва читать, писать умеет. Хохленок очень спокоен. Его трудно вывести из себя. Решения принимает не спеша, с не по возрасту мужицкой рассудительностью. Зимой он участвовал в разгроме банды Бакулина, лично зарубил двух бандитов, был ранен. Я по сравнению с ним совсем зеленый — это мой первый бой. Хотя и не раз приходилось выезжать на операции и задержания, но меня с машиной всегда оставляли в стороне.

Иван Михайлович подходит к костерку, разведенному мной на куске ржавой жести.

— Эх, и запах! Скоро завтракать будем?

Я достаю из-за голенища сапога ложку, для приличия вытираю ее о рукав и, помешав бурлящее варево, осторожно отхлебываю. На вкус оно довольно противное и почти несоленое.

— Готово. Вставай, народ! \

Из-за речки напоминают о том, что мы в окружении. Пуля, влетев в окно (наловчились, гады, стрелять), цокает о стену над нашими головами. Следующая пронизывает трухлявые чердачные доски.

Молча сидим кружком, хлебаем мутную клейкую похлебку. Люба, как и вчера, отказалась и, нахохлившись, продолжает чиркать в блокноте.