Мы вдвоем

— Почему? Потому что я чувствую, что боль вопиет к небесам, а все молчат, как будто все в порядке. Я и вправду не могу от этого заснуть.

— Я с тобой совершенно согласен, но хочу рассказать тебе кое-что личное, — бросил Йонатан.

Мика заранее знал, что Йонатан собирается сообщить ему о беременности Алисы. Он уже обратил внимание на толстую книгу о беременности в туалете на бачке, слегка прикрытую ковриком.

Настала тишина, ждущая, когда ее наполнят, наконец Йонатан сказал:

— Мы беременны, — и покраснел, и цицит высунулись из его рубашки и взвились, как флаг, вместе с ветром.

— Как здорово! — воскликнул Мика, силясь изобразить удивление. Подойдя к Йонатану, крепко обнял его.

Затем деловито спросил, на какой они неделе, и Йонатан ответил, что на четырнадцатой, и Мика схватил его за руку и начал, не говоря ни слова, вертеться в танце, и Йонатан тоже заплясал на своих длинных ногах и сквозь смущение услышал, как Мика ликует: «Вот здорово, Йонатан, вот здорово, я так рад за вас!» Но он чувствовал, что не может больше танцевать, что злодеяние и соучастие в жестокости есть сама жизнь, что несправедливо, что он, Йонатан Лехави, движется по накатанной, отслужил, как положено, в армии, работает в порядочном месте и неплохо зарабатывает, ведет нормальную семейную жизнь с любовью, романтикой, и вот-вот, тьфу-тьфу-тьфу, ребенком, и даже состоит в довольно разумных отношениях с Богом, тогда как у Мики нет ничего, что налажено или устроено. Хотя бы устроено. Он скитается с одной работы на другую, от одной подруги к другой, от фрустрации к фрустрации, а главное — от приступа к приступу.

Ненадолго отбросив горькие раздумья, Йонатан с утешительной улыбкой сказал Мике:

— Маме с папой я только довольно прозрачно намекнул, а тебе говорю первому.

Мика взглянул на долину, и его радость моментально улетучилась, к нему вернулось угнетенное состояние. Беспокойно расхаживая по балкону, он сказал:

— Йонатан, я не знаю, что меня больше тревожит: история с Гейблом или то, что нет дождя. Ханука на подходе, а помимо жалких капель, которые накрапывали в обед в воскресенье — ничего. Нужно что-то делать, — добавил он. — Я собираюсь тут в долине, в Эйн-Кареме, устроить массовую молитву евреев и арабов, раввинов и кадиев, чтобы все вместе помолились о дожде. Ты не представляешь, что тут будет в следующее воскресенье. Каждое утро принято произносить слова, и даже я, знаешь ли, все еще эту часть произношу, — произнес он со смешком, — что если Всевышний гневается на нас, то Он запирает небеса. Сейчас, похоже, Он серьезно на нас злится: за коррупцию в стране, за отношение к простым людям, к рабочим, которые надрываются и получают меньше минимума за труд в жутких условиях, Он не готов дать нам дождь и запирает небеса. Нам осталось только все бросить и молиться.

Йонатан спросил:

— Но как ты сюда приведешь раввинов и кадиев? Это непросто. Только дозвониться до раввина в наши дни занимает не меньше двух месяцев. Давай сходим вместе вечером к Стене Плача, и все наладится. Если Всевышний захочет пролить дождь, Он это сделает в любом случае, а молитва у Стены тоже имеет силу.

Он надеялся логикой разбить новую вспышку безумия, но Мика был неумолим.

— Увидишь, Йонатан, — сказал он. — Я приведу сюда главных раввинов, самых важных кадиев и имамов Иерусалима, и будет молитва, какой еще не бывало.

Он вытащил из рюкзака Идо большую тетрадь в клеточку и стал составлять список имен. Нахмуренный лоб пошел глубокими морщинами, губы сжались, он яростно покрывал клетчатый лист крупными буквами.

— Вот и все, готово! — радостно заявил спустя полчаса, откидывая голову назад — так он делал каждый раз, когда был доволен собой. — Теперь осталось только поговорить с ними всеми.

На секунду Мику посетила мысль пригласить и рава Гохлера, но после разрыва между семьей Лехави и Беэротом с ним не осталось контакта, все забилось пылью разочарования и обиды, а что до рава Гохлера, то даже Йонатан, последний в семье после происшествия еще называвший его «равом», с недавнего времени сдался и начал опускать титул.

Вскоре Мика попрощался с Йонатаном и вышел на лестничную площадку, там остановился, позвонил Асафу Лерману, забытому приятелю школьных времен, и потребовал срочно дать ему номер рава Цуриэля — раввина ешивы, в которой они вместе учились.

Рав Цуриэль тоненьким, хриплым голоском выспросил, чем Мика теперь занят, женат ли («Ладно, скоро, скоро. Знаю, какое мучение быть в наши дни холостым. В гемаре „Псахим“ говорится, как Всевышнего радует холостяк, живущий в большом городе и не грешащий»^[83]

) и где он живет. Затем добрался до сути:

— Но скажи-ка, что именно это будет за молитва?

Мика объяснил, что будет большая молитва величайших раввинов и кадиев страны, на что рав Цуриэль ответил, что придет, возможно, бли недер^[84], но должен получить разрешение собственного рава. Мика спросил:

— Разрешите спросить, кто ваш рав?

Рав Цуриэль, довольный собственной шуткой, ответил:

— Да это моя жена.

Мика ощутил, как внутри него вдруг надорвалась какая-то струна и открыла клапан смеха.