Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы

«Да мы совсем одного роста с Коскиненом». Лундстрему до сих пор все время казалось, что Коскинен выше его. Коскинен поправил на голове шапку с меховой оторочкой, и Лундстрем снова удивился — Коскинен показался ему совсем седым.

Лундстрем помнил, как в Хельсинки совсем недавно он обратил внимание на то, что у Коскинена в черных его волосах не было ни одной сединки. Нет, он не ослышался. Коскинен спокойно повторил:

— Не запрягай. — И добавил: — Я сегодня еду верхом.

Потом он пошел к саням, вытащил из них одеяло, вчетверо сложил его и положил на спину лошади. Из вожжей пришлось сделать нечто вроде подпруги, которая должна была не давать соскальзывать этому импровизированному седлу. Седло было мягкое, но неудобное.

Лундстрем помог Коскинену взобраться на спину лошади. Коскинен тронул повод.

— В поход! — прозвучала резкая команда.

Отряд пошел в путь.

Лундстрем шел сначала рядом с лошадью Коскинена. Он еще не понимал, для чего удобные сани нужно было променять на сползающее все время на сторону седло.

Коскинен то внимательно осматривался по сторонам, то сосредоточенно смотрел на дорогу прямо перед собой.

Они шли сейчас почти в самом хвосте первой роты. И хотя лошадь шла не быстро, с трудом вытаскивая ноги из глубокого снега, порою завязая в нем по самое брюхо, Лундстрему трудно было поспевать за ней.

«Черт подери! Ведь я считался у нас не худшим лыжником», — думал он.

Первая рота уходила вперед.

Ребята проходили мимо Коскинена, здороваясь и подшучивая. Но Коскинен видел, как они были утомлены.

«Славные парни, — думал он, — какой поход они проделали. Молодчаги! Напрасно только они бросали недоеденные корки на привале, надо будет сказать, что здесь каждая корочка сейчас ценна. Пока восстановят дороги, разрушенные лахтарями, и привезут хлеб в Карелию с юга, нам наши припасы, захваченные в Суоми у акционеров, сослужат отличную службу. Да, я не ошибся в людях. Олави организовал обоз отлично, и мы вывезем больше продуктов, чем я рассчитывал. Инари оказался на своем месте, и Лундстрем, — он внимательно оглянулся на Лундстрема, с трудом поспевавшего за лошадью, — тоже прошел настоящую школу». Потом приходила другая мысль: «Все ли мы сделали, что могли сделать? Нельзя ли было сделать больше и лучше? Наверно, можно было!»

Он не знал еще, какую панику в Похьяла и в тылах белых карельских отрядов произвело организованное им восстание лесорубов, он не знал о том, что в Похьяла мобилизованы все шюцкоровские силы, что забастовки перебросились на другие лесоразработки.

Коскинен всего этого не знал, но все же, взвешивая все обстоятельства, он не находил ни одной большой ошибки в своих действиях. Правда, отряд мог быть больше. Правда… Но тут приходилось расставаться на минутку со своими мыслями и поправлять сползающее на сторону седло.

Ведь об этом — о плане, о деле — он думал даже по ночам.

Лошадь, увязая в снегу, медленно шла вперед.

Сосны лепились слева, на скалистой крутизне.

— Вот она, Советская Карелия, — громко сказал Коскинен, подбодряя Лундстрема. — И гордость звенела в его словах.

Когда он мысленно оглядывался на события последних дней, он радовался огромной, настоящей организованности всего дела, — да, это были замечательные люди, настоящие дисциплинированные коммунисты, — но тут же, рядом с этим он видел и неразбериху, суету, бестолочь, которая все время отвлекала внимание от главного.

Холодный ветер дул прямо в лицо и кололся снежинками.

Одеяло-седло сползало уже в другую сторону. Опять надо было поправлять.

Продвигались очень медленно. Уже минут двадцать назад последний лыжник первой роты скрылся за соснами…

Через несколько минут далеко позади себя они увидели головные сани обоза.

«Так вот она какая, Карелия», — думал Лундстрем.

Он смотрел во все глаза, но не видел ничего нового, все было таким же, как и в Суоми. Он поймал себя на этой мысли и улыбнулся. Ведь он же учил географию, значит, удивляться было нечему. Природа была одна и та же.

Коскинен подглядел улыбку Лундстрема и тоже улыбнулся.

— Ну, здесь надо поставить веху, — сказал Коскинен, оборачиваясь к Лундстрему. — Я сговорился с Олави, по этим вехам он будет знать, где можно провести обоз, сани, где надо объезжать, чтобы не получилось того, что вчера, чтобы сани не провалились в воду.

Лундстрем, сломав огромную сосновую ветвь, поставил ее торчком.

Это была первая веха, сигнал обозам.

С лошади виднее была только что подернувшаяся льдом полынья. Вести сюда обоз было опасно.

Коскинен верхом отыскивал более удобный и безопасный путь.

Скоро пришлось ставить вторую веху. Иголки хвои почему-то кололись сейчас сильнее, чем обычно. Может быть, это было потому, что Лундстрем очень устал.

И они устроили так: от импровизированной подпруги протянули веревки, и Лундстрем, держась за них, стоял позади на лыжах.

Так впереди обоза ехал верхом Коскинен, выискивая дорогу, а за ним, держась за повода, Лундстрем.

— Вот Толванд, — сказал Коскинен.

Перед ними раскрылась как бы огромная ложбина, ущелье. Справа и слева подымались крутые лесистые высокие холмы, между которыми лежало замерзшее озеро.