— Так Пуртов разве так ездил на охоту, как мы с вами? Не-ет!.. Он назовет с собой целую компанию, ну и везет с собой всякую всячину, — и людей, и поваров, и закусок, и вин — вот и выйдет обоз! Ну и бражничают до положения риз, а охота-то уж на втором плане… Меня он оставлял больше дома — наглядывать, чтоб чего не случилось. Дочки у него были, так тем он не доверял, держал их строго; бывало, как уедет куда — запрет их на замок, дескать, лучше, меньше соблазна для девок… А кончилось тем, что нашлись молодцы, развязали концы, так подстроились, что и замки не помогли, только они-то целы и остались! И к девкам ключи подобрали.
Впоследствии, уже в мое время, большой каменный дом Пуртовых был уже сгоревшим и считался во владении завода. Его городское общество отделало заново, и ныне в нем помещаются городская управа и библиотека.
— А вы, Савелий Максимович, помните, когда был начальником Алтая знаменитый Фролов? — спросил я после паузы, оставив Пуртовских девок под крепкими замками.
— Помню, да и как не помнить такого человека!.. Вот уж, откровенно говоря, была голова! Одна не бедна, да все знала до дна!.. Ну и власть у него была полная, не то, что теперь: один не тянет, другой не везет. Нет, у Фролова все бы из гужей повылезли, да повезли без подстежки. У него бы не стали показывать пальцами, да говорить — моя хата с краю, ничего не знаю. Не стали бы задирать голову, как нынешние мировые, да не понимая, в чем состоит настоящая гуманность, поблажать всякому прохвосту, нет!.. Он бы утер замаранное-то в пушку рыльце! Фролов был всему голова, и ничего без его ведома не делалось. Все, что вы видите хорошего, все капитальные постройки, и самый дом начальника, и лазарет, и горное училище — все это дело рук Фролова. А по заводам, по рудникам что он понаделал! Это не чета нынешним! Фролов был человек именитый, одно слово — начальник! Правду он говорил, когда рассаживал тополевую аллею по песчаному грунту, и когда ему доложили, что в песке тополя не вырастут — врете, говорит, дураки, головешку посажу и та отрастет! И выросли! Вон и теперь стоят по Московскому тракту.
— Все это верно, Савелий Максимович, и я убежден, что у Фролова, действительно, отросла бы и головешка. Это видно уже по тем сохранившимся документам, которые мне доводилось читать в горном архиве. И знаете ли что? Однажды я читал стихотворение местного пииты, который сказал так.
— Это верно, что ему краснеть не приходилось, — сказал дедушка и продолжал. — Хлопотливое было времечко! Трудились все, и курьезов было немало. Бывало, смех да и только! А во всем была старина-матушка, патриархальность. Одевались не этак, как теперь, и экипажи были не такие. Что ни возьмите — хоть сани, хоть дрожки или самые кареты — все это допотопщина!.. Запрягали в них четвериком, а то и шестериком. Бывало, выедет в праздник начальник, ну так и видно, что генерал едет, все дорогу дают! На запятках поставят одного или двух казачков в ливреях, беда!.. Он небось в соборе к свечам не становился, а как гоголь стоял впереди на подобающем месте; да и смей-ко у него кто не явиться к молебну, как теперь, — нет! Об этом и думать боялись. Ну, а в простые дни — так уж простота была непомерная…
Глава 19
Поездки с Козловым. Приезд Великого князя Владимира Александровича. Аткинсон. Ящерица. Змеи. Разнообразие уток. Бекас на дереве. Хищная чайка. Случай с Козловым. Смерть охотника. Брем. Охота. Нелепый слух. Стенография Брема.
Чаще всего ездил я с Савелием Максимовичем в его знаменитой лодке за Обь, на дупелей. Прежде их много бывало по Заобским покосам, особенно в водополье, когда затопит низкие места и останутся одни «гривы». Конечно, он всегда садился за руль и мастерски управлял лодкой, несмотря ни на какую погоду, а все охотничьи места знал, как свои пальцы. Стрелял он отлично, ходил не торопясь, имел превосходного сеттера, сам нрава спокойного, веселого — чего же лучше? Таких товарищей и днем с огнем не отыщешь.
Вот почему и все воспоминания об этом уважаемом человеке всегда так теплы и приятны, что с искренним удовольствием пишешь о совместных с ним поездках. Много раз мы ночевали под лодкой, либо в рыбачьих помещениях, и всегда он рассказывал о чем-нибудь прошлом, которое так интересно, что невольно просится под перо, на бумагу.