На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Я еду, но Бог весть куда – опять на север, в города,Где холод, слякоть, грязь и лужи.А здесь жара – так где же хуже?Прощайте, дети синевы,Моря, где остаетесь вы,Где волны тихо поглотилиКровь капитанов, крах флотилий,

Улыбки, празднества, обеды,В любви беспечные победы,В бою блистали иногда вы —Воспой, о Муза, in octavo!

[АГЛ 2А: 475]

Дополнением к этому сюжету может служить надпись на фотопортрете Кузьминского (запечатленного в плаще и с тростью в руках), который он подарил Гнедич перед своим отъездом в эмиграцию:

Джордж Гордон Ноэль Кузьминский

своему другу, учителю и горячо любимому человеку, милой-милой Татьяне Григорьевне, память о которой будет меня согревать в туманном Лондоне и на Диком Западе – верный ее ученик —

Const.

From World with Love.

}уня 28-аго

года 1975

от Р. X.

в Сарском Селе

Царственной Т. Г.

Байронический

изгнанник

уездный поэт.

[РО ИРЛИ. Ф. 810. On. 1. № 193. Л. 5]

На страницах Антологии имя Татьяны Григорьевны впервые появляется в «прологе» 1-го тома в рассказе Кузьминского о своем «первом и последнем официальном выступлении в качестве поэта и переводчика» [АГЛ 1: 37], и что немаловажно, в одном эпизоде с Сюзанной Масси – в будущем издательницей «первой антологии ленинградской поэзии, вышедшей за границей» [Там же: 38], тем самым фиксируя судьбоносный момент:

В 1967 году, 15 апреля, я встретился с Сюзанной и Робертом

Масси в Павловске, где я тогда служил в экскурсоводах. <…> Они только что закончили «Николая и Александру» и приехали посетить ту страну, о которой писали. <…> Анатолия Михайловича не было, я был занят с группой, поэтому просто пригласил их на свой вечер и снабдил билетами. На вечер <…> они пришли. <…> отчитал я свое, потом Байрона, посвятив его Татьяне Григорьевне Гнедич, моему шефу, которая сидела в первом ряду, а на закуску, с посвящением Сюзанне, выдал пару своих по-английски.

[АГЛ 1:37]

В своей классификации «новейшей русской поэзии» Кузьминский относит творчество Гнедич к петербургской линии «поэзии как состояния», той ее ветви, в которой соединились «экзогенность и эндогенность поэзии Некрасова и Хлебникова, и самой ЖИЗНИ поэта» [АГЛ 2А: 39].

Руководительница пушкинского ЛИТО упоминается и О. Охапкиным, в списке предшественников «Бронзового века»: «В нач<але> периода важны: Пастернак, Ахматова, Заболоцкий. Д. Андреев, хоть они и в свинце. Хотя бы кое-что. И Т. Гнедич!» [5: Л. 13].

Охапкин познакомился с Гнедич в августе 1973 года и посещал какое-то время ее литературный кружок и переводческий семинар; его фамилию в числе «литовцев» называет в своих воспоминаниях Г. Е. Бен: «У Татьяны Григорьевны постоянно толклись и молодые поэты: Юлия Вознесенская, Виктор Кривулин, Борис Куприянов, Олег Охапкин, Виктор Ширали и другие, те, которых советские издательства упорно отшивали» [Бен 2008:364].

После эмиграции Кузьминского Охапкин продолжал общение с Гнедич, о некоторых сторонах которого он сообщает в письме ему от 2 сентября 1981 года: «Она заказала мне предсмертные стихи Байрона, чтоб я перевел их. И я исполнил ее просьбу. Это была последняя наша работа. До самой смерти она готовила статью обо мне для Лениздата» [АГЛ 4Б: 109]. В этом же письме содержатся подробности похорон Гнедич. Охапкин «читал стихи, которые ей нравились и посвященные ей», листок с одним из них («В глухозимье», 1973) «…положил при прощании на тело ее, и он остался при ней в гробу» [Там же].

Возвращаясь к стихотворению Охапкина «Бронзовый век» (1975), обратим внимание на содержащуюся в его начальных строфах аллюзию на зачин 1-й песни «Дон Жуана» Байрона. В ответ на перечисление английским поэтом снискавших славу, но погибших героев прошлых дней[621] и риторическое вопрошание «Ищу героя!»[622], Охапкин называет имена 20 ленинградских поэтов, в том числе и себя, – героев своего века: