Сделал книгу, против которой роман мой – эстетское гавно
(Письмо № 3)
Именно на этой основе зарождается идея «кооперации в издании солидном», с поддержкой профессора Техасского университета Джона Боулта («Джончик НАВЕРНЯКА “за”»), «но – вопрос “нумеро уно”: где, что и как? На каком языке?». Прагматически ставится с самого начала проблема целевой аудитории: «Делать: для Америки или для Европы? Вопрос» (письмо № 3). ККК предлагает в качестве издателя Техасского университета, в котором он в то время еще преподавал, а в качестве аналогии опирается на успех альманаха «Аполлон-77», вышедшего как раз в 1977 году.
Попытка написать собственную историю русского авангарда и тех современных течений, которые опираются на эстетику авангарда, связана, с одной стороны, с тем, что ЛН считал себя прямым наследником К. С. Малевича, В. В. Кандинского, Н. Габо, И. Г. Чашника, Н. М. Суетина и др. и был недоволен той трактовкой авангарда и его наследия, которая происходила вокруг него в то время. Группа «Движение», частично признаваемая культурными властями[256]
, в официальном восприятии считалась не продолжением авангарда и не наследником супрематизма, конструктивизма и кинетики 1910-1920-х годов, а группой орнаменталистов-оформителей, по сути дела – технологически продвинутых дизайнеров. Но и эта ниша не смогла обеспечить «Движению» иммунитет, и многие его члены воспринимали обстановку как всё более безвыходную, хотя ЛН не оставался во внутренней эмиграции и всё время искал для своих проектов заказчиков, применение, возможность их публичной презентации. Это было также связано с характером произведений, нуждающихся в институциональной поддержке – зачастую это были технологически амбициозные сооружения, кинетические объекты в публичном пространстве, «кибер-театр» и т. д. ЛН иногда удавалось реализовать сложные проекты с помощью специалистов, но часто появлялись затруднения и препятствия со стороны властей. Вкратце своеобразное положение ЛН описано в письме ККК к Жаклин Фонтэн от 20 сентября 1975 года: «Даже Лев, с его исключительной политичностью и осторожностью, испытывает сейчас немалые трудности. Можно сказать, ходит по острию ножа»[257].«Авангардистская» рецепция «Движения» имела место лишь за пределами СССР, где работы группы начали выставляться с 1965 года, впервые в Чехословакии, Италии, Югославии (Хорватии)[258]
.Далекой от идеала была, с точки зрения ЛН, и рецепция его творчества со стороны сообщества советских неоавангардистов – так называемых неофициальных художников, которые зачастую вызывали подозрение как раз своим сотрудничеством с официальными институциями[259]
.В Москве важнейшую роль в приватном общении об авангарде, причем на основе оригинальных произведений его классиков, сыграл Георгий Костаки, греческий дипломат и крупнейший коллекционер, начавший собирать свою коллекцию сразу после конца Второй мировой войны[260]
. В его большой квартире-музее в Москве, сначала на Ленинском проспекте, а затем на проспекте Вернадского, многие молодые художники знакомились с шедеврами отечественной культуры, исключенными из публичного дискурса[261].ЛН воспринимал Костаки весьма критически, не признавая его авторитета и заслуг. Костаки, по его мнению, «выскочка», «патологический самообожатель», «жлоб махровый и отъявленный спекулянт и аферист, да еще главное сотрудничает с… КГБ с 1948–1949 годов»[262]
. ЛН формулирует принципиальное раздражение по поводу его роли коллекционера и мецената современного искусства (Костаки собирал не только авангард, но и современную живопись): «Больше всего меня возмущает то, что они создают ложную картину-представление»[263].