На Дальнем Западе

— Я? Побоялся убить? Ха-ха-ха! — зловеще рассмеялся Красное Облако. — Ах, да! Ведь я все забываю, что ты считаешь воинов моего племени недостойными держать стремя у… женщин твоего! Делай, впрочем, как знаешь! Я мог без труда привести сюда Миннегагу, убив трапперов, но я подумал: не будет велика разница, если в гациенде окажется тремя людьми больше. А в то же время, раз Миннегага попадет в гациенду и, притворяясь беспомощным ребенком, заберется в самое сердце вражеского лагеря, нам будет гораздо легче взять их!

— Ну какую же, в самом деле, серьезную помощь может оказать девочка? — почти пренебрежительно отозвалась Ялла.

— Как знаешь. Дело твое. Хочешь знать, где я оставил бледнолицых? На берегу Великого Соленого озера; это всего четыре или пять миль отсюда.

— Ну, так мы овладеем ими раньше, чем они опомнятся. Пойди, найди вождя сиу Черного Котла, потом переговори с Левою Рукою. Пусть тебе дадут полтораста или двести лучших воинов. Думаю, ведь этого будет вполне достаточно, чтобы взять гациенду?

— Значит, ты посылаешь меня хлопатать? А сама что будешь делать тут? — подозрительно спросил, приподымаясь, индеец.

— Я почти сутки не сходила с коня. Мне необходимо отдохнуть хоть несколько часов. У тебя же было время отдохнуть!

— Моя жена отдает мне приказания, как настоящий сахем племени! — с глубоким неудовольствием ответил Красное Облако.

— Да, как сахем! — твердо возразила Ялла. — Мы в походе. Ты воин. Все воины сиу обязаны повиноваться мне беспрекословно.

— Но я твой муж. Ты моя жена, ты моя вещь.

Я твой хозяин!

— Не во время похода! — сказала пренебрежительно Ялла.

Затем она встала со своего ложа и накинула на плечи плащ.

— Нет, всегда! И дома, и в походе, и в лагере муж остается мужем, владыкой, жена — его собственностью, его вещью!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что я тоже сахем! Настоящий сахем! Слышишь ли ты, женщина?

Ялла круто обернулась к мужу и, сверкая глазами, произнесла:

— Так послушай же и ты, мой муж, мой повелитель, мой… хозяин. И… и великий сахем! Понимаешь ли ты, что ты мне начинаешь надоедать и заставляешь терять даром слишком много времени? Ступай, я приказываю тебе. Отыщи Черного Котла, сделай все, что тебе сказано!

Красное Облако как будто растерялся от этого неожиданного отпора. Но минуту спустя он опять заговорил вызывающе:

— Знаменитая непобедимая Ялла утомилась! Великий сахем сиу выбился из сил, потому что пришлось проскакать несколько миль на лошади верхом… Великий воин сиу, самый величайший воин всего племени, желает не драться с врагами, а улечься в вигваме, на мягких шкурах… Ха-ха-ха! Вот если бы об этом узнали настоящие воины?!

Ялла не отвечала. Она закуталась старательно в свой плащ, присела к очагу и стала греть у огня руки.

Когда истощивший запас насмешек индеец смолк, Ялла отозвалась презрительно:

— Мой муж, повелитель, хозяин, великий воин «воронов», конечно, прав во всем, что он говорит о своей «вещи»… Но…

— Ну? Доканчивай!

— Но только он сегодня накурился до того, что его мозги уподобились мозгам… барана. И к тому же выхлебал всю водку арапахов, а потому его язык болтает разные глупости.

Удар попал в цель: Красное Облако, который не мог не сознавать, что он находится под влиянием хмеля, опомнился.

С проклятием он швырнул на пол и растоптал каблуком тяжелого сапога глиняную трубку, потом поднялся и, свирепо ругась, вышел из вигвама.

А Ялла сидела у костра, вытянув над огнем свои сильные и красивые смуглые руки. И лицо ее казалось каменным, но в глазах горел зловещий огонь, а черные брови были нахмурены.

VIII

В погоню за трапперами

Тих, спокоен, глубок был сон трех трапперов, расположившихся на ночлег на берегах Великого Соленого озера.

Мягка, как пух, была ароматная трава, служившая им ложем. Кругом царила почти полная тишина. Плащи, которыми окутались странники, грели их усталые тела. А изнеможение, вызванное переживаниями этих последних страшно тревожных и полных лишений дней, сковывало члены истомой. Трапперы сознавали, что они находятся в сравнительно безопасном месте, что индейцы далеки. К тому же, разве гамбузино, так вовремя разбудивший товарищей там, в полуразвалившемся здании над входом в шахту, не взялся сторожить покой лагеря? И разве он не выказал себя за это время верным товарищем, бдительным часовым? Разве на него нельзя было положиться?

И трапперы спали блаженным сном.

Гарри и Джордж и во сне грезили о том угощении, которое они получат в гациенде, о вкусных блюдах и напитках. Джон Максим во сне видел хорошо знакомые ему места, детей полковника Деванделля, его усадьбу…

Ни одному из спящих грезы сна не навевали и тени тревоги, подозрения против мнимого гамбузино.

И так пролетали часы за часами. Близился, должно быть, рассвет, как вдруг чей-то крик, резко прозвучавший в абсолютной тишине, разбудил Джона Максима.

Крик повторился. И чуткое ухо степного бродяги сразу распознало звуки знакомого голоса: это не был крик какой-нибудь птицы, зверя, индейца, просто взрослого человека. Так кричат только дети.