На Ельнинской земле

Может быть, я даже не очень внимательно следил за дискуссией о профсоюзах, не совсем точно помнил некоторые формулировки, — все это могло быть. Но что касается В. И. Ленина, то я всегда и во всем верил ему безоговорочно. Я даже условно не мог допустить такой мысли, такого предположения, что Владимир Ильич может сказать либо написать что-нибудь неверное, неправильное или сделать что-то такое, что можно назвать неправильным, необоснованным, не вызванным самой жизнью. Ленин, в моем представлении, всегда был прав.

С тем большим удовлетворением я говорил, что стою на ленинской платформе еще и потому, что очень я не любил Троцкого. И эту свою нелюбовь, а скорее неприязнь старался подчеркнуть всюду, где только можно.

Сложилось как-то так, что в первые после Октября годы в многочисленных резолюциях, которые выносились по вопросу «о текущем моменте» (и по другим вопросам тоже), имя Троцкого почти всегда стояло в одном ряду с именем Ленина. Его, Троцкого, тоже называли «вождем революции». Читать такие резолюции, особенно если они публиковались в печати, мне было и досадно, и обидно. Троцкий, по моим понятиям, никогда не был и не мог быть вождем революции, как не были вождями и другие прочие. Троцкий, может быть, только «ходил в вождях». А настоящим, истинным вождем революции был и есть лишь один человек: это — Ленин.

И я с особой радостью узнал, будучи уже в Смоленске, что в дискуссии о профсоюзах взяла верх, победила ленинская точка зрения, что X партийный съезд принял ленинскую резолюцию о профсоюзах, а Троцкий и иже с ним провалились, потерпели полный крах.

Другим памятным, хотя и неприятным до последней степени, событием был Кронштадтский мятеж, начавшийся, как известно, в последний день февраля и продолжавшийся почти три недели — вплоть до 18 марта.

Мятеж этот, поднятый при поддержке как внутренней, так и внешней контрреволюции, мог принести нам неисчислимые бедствия. Казалось, что гражданская война уже закончилась и наш народ может передохнуть, заняться мирным трудом, мирными делами. И вдруг — Кронштадт!

Все хорошо понимали, что если не разгромить мятежников сразу, в кратчайший срок, то им на помощь придут — успеют прийти! — внешние силы контрреволюции, и иностранная интервенция, от которой мы только что избавились, начнется снова и снова.

Вот почему я каждый день и каждый час нетерпеливо ждал известий о положении в Кронштадте. И день, когда наконец пришло сообщение о том, что мятежники полностью разгромлены и крепость Кронштадт теперь в наших руках, — день этот стал для меня подлинным праздником, одним из самых памятных дней марта двадцать первого года.

Памятность этого дня не только не померкла с течением времени, а наоборот, она сделалась для меня более яркой, более зримой.

Как известно, в подавлении Кронштадтского мятежа приняли непосредственное участие триста делегатов X съезда партии, пошедших в бой во главе с К. Е. Ворошиловым. И в числе этих делегатов (о чем я узнал много лет спустя), и рядом с ними на штурм Кронштадта шел будущий писатель и будущий мой друг Александр Александрович Фадеев, избранный на X съезд партии Читинской конференцией военных большевиков.

И теперь, когда я вспоминаю о Кронштадтском мятеже, то совершенно ясно вижу, как Александр Александрович, тогда совсем еще молодой, держа в руках винтовку с примкнутым штыком, смело идет на штурм крепости по не очень уже надежному льду Финского залива. Я вижу даже, как, тяжело раненный, он упал и как кровь его льется на слегка запорошенный снегом лед.

Это «видение» каким-то образом связывает в моем воображении и непосредственную битву за Кронштадт, и тот мартовский день в Смоленске, когда я узнал, что враг в Кронштадте разбит.

И конечно, мне всегда напоминают как о Кронштадте, так и о первых моих днях в Смоленске строки из знаменитой поэмы Э. Багрицкого «Смерть пионерки»:

Нас водила молодостьВ сабельный поход,Нас бросала молодостьНа кронштадтский лед…

Третьим чрезвычайно важным событием марта двадцать первого года была отмена продразверстки и замена ее продналогом, о чем X съезд РКП (б) принял соответствующее решение. Этим было положено начало новой экономической политике.

И хотя сразу трудно было предугадать, как это будет на деле, во что это превратится на практике, все чувствовали, что в жизни нашего народа начинается новый этап, что отныне Советская Россия пойдет по новому пути своего развития…

Вот в такое сложное, «в такое трудное, ответственное время» я и переехал в Смоленск.

В этом городе, работая в газете, я прожил почти десять лет — до начала 1931 года.

Десять лет — они не прошли для меня даром. Я многое понял за эти десять лет, многому научился, многое пережил.