На Ельнинской земле

Но в «настоящем поэте» Якове Макалинском я почти сразу же разочаровался, по-видимому, по той причине, что хотел и предполагал увидеть нечто необыкновенное, даже, может быть, чудесное… А вышло все наоборот.

Прежде всего показалось странным, что дом Якова Макалинского стоит посередине большого огорода, засаженного картошкой и обнесенного со всех четырех сторон самой что ни на есть обыкновенной изгородью из жердей. На огороде я заприметил несколько гряд, на которых росли капуста, огурцы, морковь, а возле изгороди были посажены кусты черной и красной смородины. Но ни на самом огороде, ни поблизости от него нет ни деревца, ни какой-либо речушки, ни пруда. Местность была настолько непривлекательной, «непоэтичной», что не верилось, будто здесь может жить поэт. Да и дом у Макалинского был старый, неприглядный и, по-видимому, неуютный. Собственно, это был не дом, а две хаты, соединенные сенцами и стоящие под одной крышей.

Насторожило меня и то, что поэта мы встретили не с пером в руках, а с лопатой. Он — человек лет сорока пяти, с редкой подстриженной бородкой — уныло стоял возле кустов смородины и то ли что-то перекапывал, то ли выкапывал. Одет он был по-городскому, но пиджак его и брюки были сильно заношены и помяты, а башмаки истоптаны.

Кто он был, этот Макалинский, хуторянин или разорившийся помещик, у которого ничего не осталось, кроме огорода и старого дома, об этом я ничего не узнал ни тогда, ни после. Но внешний вид Макалинского и та обстановка, в которой он жил, никак не гармонировали с тем представлением о поэте, что сложилось у меня еще в школьные годы.

Подойдя к Макалинскому, мы поздоровались. Василий Васильевич назвал себя, а про меня, кажется, сказал, что я тоже пишу стихи. Хозяин пригласил нас пройти в дом и сам пошел вперед, как бы показывая нам путь. В сенцах он повернул налево.

— Здесь у меня чистая половина, — сказал он. — Идемте сюда.

В чистой половине я увидел крашеный пол и обои на стенах. Но обстановка показалась мне все же не такой, какая должна быть у поэта: самый простой обеденный стол, какие можно встретить в любой крестьянской хате, стоявший в красном углу — под образами, деревенского типа скамья, табуретки.

Мы уселись у стола, и Макалинский начал угощать нас красной смородиной. Мы, попробовав этой ягоды, попросили Макалинского прочесть свои стихи. Он достал с полки черную папку, в которой оказались большие двойные листы линованной писчей бумаги, сплошь заполненные стихами. «Живой поэт» прочел по рукописи два стихотворения и умолк. Мы попросили прочесть еще что-нибудь. Он прочел еще одно…

Я не преминул поинтересоваться и тем, какой почерк у Макалинского, потому что был уверен: настоящие поэты всегда пишут очень неразборчиво. Такое мнение создалось у меня после того, как в книгах я увидел воспроизведение почерка Н. А. Некрасова, а также некоторых других классиков — поэтов и прозаиков. Почерк Макалинского не был неразборчивым: я мог читать рукопись сразу, без всякой задержки. Это обстоятельство тоже казалось мне признаком того, что, может быть, Макалинский — поэт ненастоящий или в крайнем случае не очень настоящий. К тому же и стихи его (хотя мы и расхваливали их, чтобы не обидеть автора) мне не понравились. Они пролетели мимо, не затронув во мне ни одной струнки. Я даже не мог бы сказать, о чем они написаны: в них не было ничего конкретного, ощутимого, а все какие-то очень скучные рассуждения о земле, о небе, о вселенной, о боге…

Несмотря, однако, на некоторое разочарование, я в конце концов все-таки уходил от Макалинского с сознанием, что побывал у поэта, может статься, и не очень интересного, но у поэта. А если мне не понравились его стихи, так это могло быть потому, что я чего-то не понял.

Несколько месяцев спустя в Смоленске я зашел в книжную лавку Егорова, который торговал исключительно старыми, подержанными учебниками. И там увидел, что весь угол завален книгой стихов Якова Макалинского, которую сгрузили прямо на пол. Я взял один экземпляр этого «издания автора», полистал, подумал и решил купить. Правда, книга стоила один рубль, и мне жаль было отдавать его. Но тут уж такое дело — книга знакомого автора, того пока единственного «живого поэта», с которым я сидел за одним столом.

Я самолично переплел купленную книгу, много раз пытался читать ее. Но все стихи были такие же неопределенные, беспредметные, скучные, как и те, что Макалинский читал нам с Василием Васильевичем у себя дома. Вскоре я потерял всякий интерес к стихам Макалинского и к нему самому, решив про себя, что настоящим поэтом он все-таки не был.

10

В первой половине августа мы с Василием Васильевичем поехали в Смоленск на экзамены. Я держал их в гимназии Ф. В. Воронина, которая находилась в Солдатской слободе на Выгонном переулке.