На изломе алого

- Ты видела Рому? Он мне срочно нужен. Пора выезжать.

- А как же я?

- Останешься в доме. Сама виновата, распустила сопли. Посмотри на себя!

- Гена, я не о том, - женщина все-таки остановила его, преградив дорогу. Прильнув к груди, обняла за шею. – Гена…

Шкуратов, чертыхнувшись, практически оторвал ее от себя. Ему надлежало выглядеть собрано, а не так, словно он только что вылез из постели дешевой шлюхи, оставившей следы косметики на воротнике рубашки. Он буквально силой подавил в себе волну ярости, которая поднялась в нем от ее прикосновения.

- Ирма, прекрати! Не устраивай истерику, не до тебя сейчас.

- Гена, тебе сорок восемь. Она же тебе в дочери годится, эта малолетняя потаскушка! Что ты в ней нашел? На что надеешься? Неужели не понимаешь? Она тебя не простит! Никогда!

Все в этой жизни продавалось и покупалось, и все имело свою цену.

- Ну, это мы еще посмотрим. Успокойся, - он вновь встряхнул ее – взволнованную, терзаемую болью ревности, успевшую вцепиться в плечи, - все будет хорошо.

Молодая женщина громко всхлипнула и мотнула головой:

- Ничего не будет! Никогда уже не будет хорошо! Как только она появилась, ты как с ума сошел! Говоришь о ней, спрашиваешь, наблюдаешь за ней в камеры целыми днями, как последний…

Он остановил ее пощечиной. Ударил так, что упала к стене.

- Убирайся с глаз, - прорычал. – Пошла вон, Ирма! – но отпускать надоевшую любовницу было рискованно, слишком много знала и во многом участвовала, чтобы дать ей свободу уйти, и Геннадий сквозь зубы нехотя бросил, словно кость дворняге: - Успокойся, после поговорим.

Он направился в кабинет и взял ключи, спустился на первый, а затем и в подвальный этаж. В конце скрытого коридора находилась тайная комната-сейф с температурным режимом, и Шкуратов, отперев замки, достал со стеллажа картину. Поднялся наверх, сделал звонок Седому и выматерился в сердцах, когда тот и на этот раз не ответил.

 Странно, охрана на входе тоже молчала, и хозяин дома погрешил на связь. Но Руслан отозвался, и мужчина сорвал на нем свою злость.

- Руслан, живо бери из гаража машину и гони ко входу, выезжаем через пару минут.

- Но, Геннадий Львович, а как же…

- Живо я сказал! Увидишь Рому, передай, что я с него шкуру спущу и самолично труп освежую, если он не вспомнит на кого работает! Я не терплю молчанок!

Он все-таки швырнул телефон, сдали нервы. Дорогой гаджет, ударился о стену и включился.

- Сволочи, умеют же делать! – Шкуратов наклонился и поднял аппарат. Положил картину на стол, проверяя рабочие функции сотового.

В это мгновение он продумывал диалог с посредником и не слышал, как к нему со спины подходил незнакомец. Но внимание обоих мужчин привлекло движение за окном – стремительно приближающаяся к дому фигура парня.

- Что? – Шкуратов замер, нахмурившись, увидев постороннего там, где охранял свою территорию пуще зеницы ока. - Какого черта?!

Он сделал было шаг, но второй мужчина сориентировался быстрее. Ударил ребром ладони в шею, вложив в удар всю силу, и обрушил грузное тело к своим ногам. Пнул его, уже бесчувственное, с ненавистью сначала в пах, потом в живот. Не так он себе планировал встречу с тем, кого называли Шкурой, хотелось поговорить по душам, но появление парней нарушило планы.

Ничего, он готов испробовать месть и под холодным соусом.

Ты для меняТак было и будет всегдаВ том или этом миреДай мне найти тебя

Игнат остановился у самых дверей коттеджа. Вспомнив слова Ильи о том, что Альку вряд ли станут держать в доме, как гостью, развернулся. Огляделся по сторонам, охваченный лихорадкой поиска. Хотелось кричать во всю силу легких, выкрикивая имя своего Алого, но боялся обнаружить себя и тем самым не успеть помочь. Обостренные чувства рвали душу на части, подсказывая, что она здесь, рядом. Здесь!

Так где же ты, Алый? Где?

- Генрих Соломонович! Вставайте! Что-то происходит, я чувствую!

Художник лежал ни жив ни мертв, не в силах говорить. Он слышал все, что Шкуратов сегодня сказал Сашке и не мог поверить, как раньше не замечал всей страшной подлости этого человека. Как мог обмануться, из всех своих знакомых доверившись именно ему. Чудовищу, с легкостью ломавшему чужие судьбы. Ужасная ошибка, стоившая им двоим свободы.

Первый раз в жизни Генриху хотелось совершить убийство. Не преступление, а возмездие. Раздавить негодяя собственными руками, сжечь в пепел, чтобы даже землю останками не порочил. Но сил не было, однако дух в художнике протестовал. Подлец! И как только он посмел после всего предложить девочке такое унижение? За глоток свободы продать тело и талант! Продать душу!

Низкое существо, не достойное носить имя человека!

- Саша, больше я не стану тебя слушать, - отозвался мужчина. – Мне не нужна жизнь, за которую тебе и твоему ребенку придется заплатить свободой. Это неправильно.

- Генрих Соломонович…