На краю государевой земли

Когда отряд снялся со стоянки и двинулся дальше, Мезеня, поразмышляв что-то, подъехал к Тухачевскому.

— Яков, подьячий торгует по улусам, — сообщил он ему. — Меха скупает за вино, да настрафиль откуда-то у него!.. Ох, беда будет! И откуда таких присылают?!

— С Москвы!

— Что — там все такие?

— Хватает!..

Вот так и проходил у них день за днём.

За месяц пути от Кузнецкого острога, как раз на день Артемия, они добрались до реки Кемчик. Здесь начинались земли Алтын-хана. Туда хан уже прислал им корм, провожатых и коней. Но только ещё через полмесяца они оказались в улусе Чечен-хатун, матери хана. Там их встретили ближние Чечен-хатун и поселили в катагаре.

Катагар, это такая юрта для знатных гостей. Она самая добротная и уютная, с решетчатыми стенами, круглая, просторная, крытая войлочными кошмами. Пол тоже устилали войлоком. Посреди юрты был как обычно очаг. За очагом, на невысоком помосте из жердей, находилась постель из толстого слоя кошм. Там же были подушки, набитые шерстью, и горой валялись ещё какие-то шкуры.

Яков, войдя в катагар, в первый момент, со степи, с чистого морозного воздуха, чуть было не задохнулся от густого сизого дыма и запаха горелого кизяка. А в этом дыму, как ему показалось, бродили, словно призраки, какие-то неясные тени. Глаза у него сразу заслезились, к горлу подкатила тошнота. Он закашлялся, чувствуя, что не в силах будет прожить здесь и дня. Но дня через три он всё же привык к дыму, хотя так и не смог привыкнуть к блохам. Те, как только укладываешься спать и укрываешься шкурами, чтобы согреться, и под ними становится тепло, сразу оживают и начинают пировать до утра. И от этого каждый день, казалось, длился вечно, сменяясь ещё более мучительной ночью.

Через неделю в улус матери приехал со своих дальних кочевий Алтын-хан с полутора десятком своих ближних.

В горах уже лежал снег. Тонким слоем снега запорошило землю и здесь, на пастбищах, на реке Теси, где стояла на кочевье Чечен-хатун.

Пол в юрте хана, куда ввели Якова и Дружинку, был покрыт не кошмами, а коврами. На стенах висели полотнища с какими-то знаками. Как догадался Яков, это были знаки власти хана. Слева, над кожаными торбами, которые, к его удивлению, были даже в ханской юрте, на широкой доске рассыпались рядком глиняные фигурки Будды. Они, различные по высоте и размерам, были изготовлены мастерски.

В юрте хана плавал всё тот же сизый дымок, было тепло, и стояла всё та же вонь от кизяка.

Алтын-хан сидел напротив двери. По правую сторону от него сидели лабинцы, с непокрытыми головами, бритыми наголо. А далее, с обеих сторон, устроились табуны и тарханы[70]. Алтын-хан сидел на простом коврике, чуть выше других, поджав под себя ноги и положив на колени руки. Лицо у него было крупное, жёлтое, без морщин. На голове торчала круглая шапка, отороченная мехом чёрной лисицы. На ногах были надеты мягкие кожаные сапоги без каблуков. Серый ордынский кафтан мало отличался от кафтанов других, его ближних. Только пояс, отделанный металлическими бляхами, да нож, висевший на нём, украшенный камнями, выдавали, что это иная персона.

Яков представил хану своё посольство. А Табун Биюнт, который накануне заходил к ним в катагар и приглашал к хану, спросил его о здоровье великого государя. Яков ответил. Вот только после этого Дружинка подошёл к хану и подал ему жалованную грамоту государя. Хан принял её сидя, показал им рукой, чтобы послы сели. Якова с подьячим и толмачом отвели к двери и усадили ниже всех лабинцев и алтыновых людей...

«Не очень-то почётно», — подумал Яков, но смолчал, уселся рядом с Дружинкой, зная, что тот обязательно донесёт об этом воеводе.

Когда ему разрешили говорить, он начал издалека. Он напомнил хану, как в прошлом он посылал своих людей к великому государю, чтобы тот принял его под свою руку, да оборонил бы от Чагир-хана; и как его посланцы дали за него шерть, чтобы быть ему, хану, в холопстве у великого государя. И государь милостиво принял его под свою руку, указал ему кочевать со всей своей ордой на прежнем его кочевье, а на государевы земли не хаживать. А дани с него, сказал, брать на себя столько, сколько ему «дати мочно». И на том государь велел ему, Алтын-хану, шертовать за себя и за всю свою орду. И по государеву указу присланы они из Томска для того шертования... Да как он, Алтын-хан, шертует, то государь и великий князь Михаил Фёдорович тотчас же пожалует его своим царским жалованием.

Яков закончил длинную и утомительную речь, запомнив её по наказной грамоте.

— Да, я посылал своих людей к государю, — заговорил хан, отвечая ему. — Чтобы они били челом о принятии меня под руку государя. И поведали бы о Чагир-хане!.. Но чтобы мне самому, своей душой шертовать?.. То я не приказывал!

Яков уловил на лице у хана что-то похожее на удивление, которое тот пытался изобразить. Хан взирал на него, улыбался сквозь лёгкий дымок, что тянулся от очага, и по-приятельски щурил узкие глаза...