На краю государевой земли

— Алтын-хан послал говорить вам: чтобы вы не кручинились на те слова! Он хотел изведать вашу крепость, насколько твёрдо стоите в государевом слове! А войной идти и не думал: зрить государя-то не может, не только идти на государевы города!

— Вот это иное дело, — проворчал Яков.

— И сказывал Алтын-хан, что за него шерть дадут его лучшие люди. А заупрямитесь, не понесёте жалование, и о том хан велит отписать государю, что то делали против его указа!.. И подвод, и корма вам не будет!

«Опять...!» — стал закипать Яков, обрадовавшийся было, что, наконец-то, ордынцы одумались. Разглядывая стоявшего напротив табуна Биюнта, низкого ростом, но крепкого, широкого, с мощной грудной клеткой, одетого в баранью шубу и сильно потевшего в тёплой юрте, он всё искал, чем бы пронять хана, чтобы тот перестал тиранить их...

— Переведи им, — сказал Яков толмачу. — Пусть Алтын-хан пошлёт своих людей в Москву, и они скажут это там, самому государю!..

В этот день табуны ушли из катагара также ни с чем.

* * *

Прошло ещё два дня. На сей раз от хана пришёл сам Дурала и велел идти к хану. Яков с Дружинкой и толмачом подчинились, вышли из катагара и направились было к юрте хана, но куячники хана повернули их назад, за жалованием. И Яков, поняв, что это может продолжаться до бесконечности, велел казакам взять жалование и нести к хану.

— Дружинка, запишешь в статейном, что то делаем неволей! — раздражённо бросил он подьячему и приказал толмачу: «А ты, Федька, переведи этим, узкоглазым, тоже!»

И они принесли хану в юрту вещи, присланные государем, и подали их ему по росписи.

Хан сразу же стал рассматривать подарки. Сначала он повертел в руках позолоченные кубки, затем взял большую, тоже позолоченную братину. Глянув в её дно, отразившее искажённо его физиономию, он улыбнулся чему-то. Когда же ему подали тесак, оправленный серебром и позолотой, с чеканкой, украшенный яхонтами и бирюзой, он тут же отставил всё остальное в сторону. Схватив его, он вскочил с коврика, выбежал на середину юрты, выдернул из ножен клинок и замахал, закрутил им над головой, ловко и умело, завеселился как мальчишка и что-то, довольный, забормотал...

— Дадут, дадут мои люди шерть, — перевёл толмач его бормотание Якову.

«Хм, однако!» — молча хмыкнул Яков, наблюдая за детскими ужимками и прыжками седовласого хана.

А хан натешился, вложил клинок в ножны. Подцепив тесак на пояс, он уселся на своё место. Его глаза, чёрные как уголь, возбуждённо блестели. Больше в этот день он не расставался с тесаком. На сукно, атлас и иные вещи он бросил равнодушный взгляд. Взяв один из поднесённых ему кубков, он протянул его своему улуснику, Манзи, и тот наполнил его кумысом. Хан выпил его, успокоился, поднялся с коврика, небрежно бросил послам: «Вот они дадут шерть, на отпуске», — кивнул головой на тарханов и табунов и жестом показал, что отпускает послов.

Дружинка возмутился и пихнул в бок толмача, чтобы тот указал хану на невежество перед послами государя, холопство которого он домогался.

Но Яков схватил подьячего за кафтан и потащил его из юрты. С другой стороны Дружинку подхватил под руку Лучка. Они выволокли его из юрты и бросили тут же в снег.

— Ты, дурак, не у себя дома, не в Томском! — закричал Яков на подьячего. — Тут свои обычаи!.. На размычку[74] угодишь, чучело!

Дружинка поднялся, сгрёб с лица снег, аккуратно стряхнул его с кафтана, зло глянул на Якова, на Лучку и пошёл один к катагару.

Получив государево жалование, хан выклянчил у послов к тому же и пищали, а у казаков взял их чуть ли не силой. Вытянув из послов всё, что можно было вытянуть, он забыл про шерть и уехал опять на кочевья.

— Думу думать — так ответил толмачу Дурала-тархан, когда Яков справился у него, куда подевался хан-то.

— Слово хана совсем маленьким стало, лживо стало! — упрекнул Яков тархана, полагая, что это дойдёт до Алтын-хана.

— Ай-ай! Какой, однако, люди у государя! — перевёл толмач слова тархана. — Ждать не может... Хан говорит — жди! Ты жди!

Дурала ушёл, а жизнь в катагаре потекла своим обычным чередом, от скандала к скандалу...

— Дружинка, откуда у тебя такие вьюки! Что в них? Государевы лошади попадали под ними!.. Улусники-то ещё не знают, таких как ты: кто сначала подарит — тот после обдерёт! — поддел Лучка подьячего, на которого у него уже давно чесался язык.

Дружинка странно взвизгнул, как заяц, учуявший волка, и кинулся на него с ножом: «Я зарежу тебя, зарежу! Ты заодно с опальным! И сам в опалу хочешь! Приеду в Томской — воеводе отпишу! В Москве у меня по приказам свои люди! Будет вам лихо от государя!»

На крик подьячего прибежал Яков. Он в это время гостил у Биюнта, когда туда дошла весть, что у посольских что-то опять не в порядке.

Картина в катагаре была ужасной. Дружинка, дрожа всем телом, наскакивал с ножом на Лучку... А казаки настороженно поглядывали на его холопов, готовые ко всему, не зная, что те будут делать, когда их хозяин, бегая по юрте за Лучкой, вопил им: «Режьте их, режьте! То государевы изменники!»