На краю государевой земли

Федька так и сделал. Но ему не удалось уговорить Охлопкова, чтобы он забыл о тех его словах, не объявлял их в сыске.

И он ушёл от него, понуро повесив голову.

После всего этого он стал сторониться всех и часто пропадал в своём зимовье, вдали от всех, бродил по тайге, как одинокий волк.

Танька, попервоначалу-то, всплакнула было, вгорячах накричала на него: на что, мол, ему сдались те казаки-то... Но потом она сообразила, что не казаки виноваты в том, а что-то с ним.

Глава 26. Одиночество

Уже была на носу зима. Ночами пошли заморозки, по утрам на лужицах стал объявляться ледок. И от ветра, что подул с севера, теперь некуда было деваться. Слетел весь лист, сырая земля стала твёрже. Пожухли травы. В тайге стало просторно и легко ходить: упруго шаг отталкивал назад податливую землю.

Бурую спину лося Федька заметил, когда тот спускался по звериной тропе в распадок, к ручью на водопой. И он шагнул за ель и затаился, рассчитывая, что лось пойдёт мимо него, по вот этой тропе, которая подходила ближе к склону... Но зверь пошёл в иную сторону, не чуя его, притихшего в засаде... И он, не делая резких движений, медленно поднял самопал, положил его ствол на ветку ели, упёрся ногами в землю, настраиваясь на хороший выстрел... Другого-то выстрела не будет... Зверь шёл далеко, на предельном расстоянии, промажешь, и уйдёт добыча. Грохот выстрела распугает тут всю живность далеко окрест и придётся вновь тащиться, искать следы, подкарауливать, потеть, отмеривая по тайге не одну версту. Сейчас же подойти ближе к лосю было невозможно: тайга, сбросив листву по холодам, стала прозрачной, как решето.

«Не подпустит!» — мелькнуло у него, он удобнее устроил самопал на ветке толстой ели...

И когда лось, размеренно шествуя по тропе, как земной бог, как царь тайги, повернулся к нему боком, он подвёл мушку чуть ниже левой лопатки зверя и... на секунду замер, нажимая плавно на спусковой крючок замка... Сухо щёлкнул кремешок, лёгкий треск от искры уже не слышал он за грохотом, ударившим в звенящей тишине засыпающего леса... Лось метнулся вниз, к распадку, и скрылся там за частоколом деревьев.

Федька выскочил из своего укрытия и бросился к звериной тропе. На месте, где выстрел застал лося, на сырых листьях, покрывших тропу, рдели ярко-красные капельки, как ягодки калины.

«Попал!» — облегчённо пронеслось у него в голове, он закинул самопал за спину и побежал по тропе, в распадок, вслед за подранком, внимательно поглядывая под ноги, отыскивая едва заметные следы копыт лося и красные капли на буро-жёлтой лесной подстилке.

Распадок закончился, сомкнулся с речушкой, которая текла неровной полоской по долине. И здесь тропа раздвоилась: одна уходила вниз по речушке, другая вверх, и там, вёрст через пять, речушка истощалась в ручей, а тот иссякал весь, карабкаясь по склону на перевал.

Да, видимо, подранок уходил туда, за перевал... До ночи Федька пробежал эти пять вёрст, поднимаясь по склону вдоль ручейка. Затем он перевалил за хребет, пробежал ещё пять вёрст, добрался до таёжных зарослей и тут свалился отдыхать на ночь, чуя нутром, что где-то близко затаился лось: лёг, отдыхает, изнемогает от гонки тоже... Он развёл под сосной крохотный костерок, достал из горбача кусок вяленого мяса, поел, запил его холодной водой из ручейка, накидал лапника на землю, улёгся на него, укутался в шубёнку и уснул крепким сном до самой зари.

С утра началась всё та же гонка. Он нашёл место, где подранок отдыхал, и затрусил по его следу, настроенный догнать его сегодня же. Лось тоже отдохнул за ночь, к тому же следы от крови попадались всё реже и реже, затем исчезли совсем.

«Уйдёт!» — с досадой подумал Федька, что все его усилия вот-вот пойдут прахом; к тому же придётся тащиться назад пустым до зимовья и не один десяток вёрст. И он постепенно набирал злость.

А в это время лось лежал за упавшей сосной, дыбом вздёрнувшей кусок земли под корневищем. Он, отмахав с утра приличное расстояние, отдыхал, весь вымотанный гонкой, и не почуял идущего по следу человека.

Вот в этот-то момент на него и выскочил Федька, разогретый гонкой. Он пыхтел, висели капли пота на носу... Не по его годкам уже были такие гонки. Земля кружилась перед глазами, дрожали кусты с остатками окоченелых листьев; и сырость, она была, казалось, разлита всюду в воздухе...

— Ха-ха!.. Ха-ха! — с хрипом откашливаясь, вывалился он прямо на тропу к злосчастному корневищу. Он задыхался, харкал и сопел, вспотел почище, чем в парной. Не ожидал он увидеть здесь зверя, да ещё вот так, почти что нос к носу.

Увидев Федьку, лось, худой и ловкий, проворно взметнулся на ноги и вылетел из своего укрытия.

В его тёмных и больших глазках как будто промелькнула растерянность... Он был серый и, видимо, больной, шерсть клочьями висела по бокам, и рёбра выпирали. Был жалок он, не лучше Федьки... Он испугался человека...

И Федька вздрогнул, поняв, что это не видение, от гонки воспалённое, а самый настоящий живой и злой зверь.