На краю государевой земли

Когда он вернулся в Якутск, там уже был новый воевода, князь Иван Петрович Борятинский. И не успел он ещё как следует отдохнуть, как сразу же попал на войсковой смотр, устроенный Борятинским наличному составу служилых города.

Смотр как смотр, обычный, весенний. И Федька тоже стоял в строю, со своим полком. Подошёл конец февраля, как всегда было холодно, но терпимо. Прошла перекличка. Затем провели осмотр оружия. Борятинский собрался было уже распустить всех, как тут из строя выступил пятидесятник Аргамаков, а с ним ещё три казака.

И Федька с удивлением увидел среди них Андрюшку Щербака.

Аргамаков протянул бумагу Борятинскому: «Челобитная! От казаков!»

«Что это они?» — насторожился Федька, полагая, что Андрюшка-то не станет на него что-то клепать.

Борятинский принял челобитную, а дьяк тут же зачитал её.

В челобитной казаки обвиняли всех боярских детей Якутска в насилиях, творимых теми над ними, над казаками, в походах...

Да Федьке-то никакого дела не было до других. Но то, что он услышал о себе, вывело его из равновесия.

Казаки припомнили ему всё: и Амур, откуда он вернулся не со всем полком. А вот теперь Охотск, смерть того же Потапки, и всех казаков, кто там пал, свалили тоже на него. И как он вешал гиляков и ламутов, его кулачный порядок... Андрюшка, а то знал только он, написал на него даже о том, как он гнал водку в Эджиганске, когда был там в приказных, вместе с Гринькой...

— Шингалов ещё вспомнили бы! — зло крикнул он казакам.

— А что — шингалов-то! Вон — твой холоп, Пахомка-то, сбежал в никанскую землю! Сызменничал! Женился там! У богдыхана при дворе ходит в советниках! А ты же ведь посылал его для своей корысти с торгами на Амур!..

Федька, обозлённый, стал отбиваться от всех этих нападок.

Боярские дети поддержали его:

— Да-да, вас загоняешь службой!

— Не гаркнешь — так с места же не двинетесь!..

— Кто, кто трогал-то тебя?!. Если раз трону — то и помрёшь тотчас же!..

На площадь выплеснулись крики, остервенело заговорила она.

— Всё, всё — давай расходись! — велел Борятинский казакам, видя, что вот-вот дело может дойти и до драки.

В этот же день он вызвал к себе Федьку.

— Он мстит за прошлое! Ещё в Охотске я саданул его! — возмутился Федька неправдой Щербака, тем, что продал его. — А там ещё был его друг, Ясырка!..

— Ты-то саданёшь! Кха! — даже крякнул Борятинский в восхищении от его коренастой фигуры.

— Он же свой, томский! — вдруг вырвалось у Федьки с горечью, и в его голосе мелькнула растерянность.

Борятинский строго посмотрел на него.

— Фёдор, есть челобитная. И я должен дать ей ход, — стал он как будто уговаривать его, чтобы он смирился с этим. — Ты всё понимаешь и сам...

Это дело Федьки затянулось на целых два года, оно вымотало его, подорвало у него окончательно веру в людей.

А тут ещё приехал из Москвы, из приказа Тайных дел, сыщик Фёдор Охлопков. Приехал он специально по государеву указу «сыскивать» про «неправды» и «плутости» сибирских воевод и таможенных голов.

И было дело, как-то на площади, на войсковом сборе, ему поноровил в сыске Андрюшка Булыга.

Андрюшка был боярский сын, чудаковатый, но правдивый.

— Да вот хотят они, ссыльные, из томских, поделить между собой Якутский острог! — заявил он сыщику.

— Как так поделить?! — встрепенулся Охлопков. — Кто же это?! Давай имена!

Его поддержал Лодыжинский. Он снова приехал сюда на воеводства.

— Да всё они же! — выкрикнул Андрюшка, замялся, не решаясь вслух обвинять кого-то.

Затем, решившись, он назвал их.

— Это Федька Пущин, да Сосновский и Пашка Шульгин!.. А к ним же Ивашка Жаглов!..

— Я тебе сейчас покажу — поделить! — вспылил Федька от такой наглости Булыгина.

Он кинулся было к нему, но ему загородили дорогу Сосновский и Шульгин.

— Будет, будет тебе, Фёдор! — стали унимать они его.

Федька ещё покричал немного на Булыгина, затем успокоился.

На этом войсковой сбор закончился. Всех служилых распустили.

На следующий день Федька пришёл на двор к Охлопкову. Тот снимал угол на дворе у Сёмки Дежнева. Тот же уехал в Москву и всё ещё не возвращался. Н его двор пустовал. Н воевода распорядился поселить туда московского сыщика.

Походив по его двору так, словно разглядывал его, Федька обратился к Охлопкову.

— Послушай, тёзка, ты посуди сам, зачем мне нужен острог! Как кричит тот дурак, Булыгин! Что?! У меня нет денег или соболей?.. Да, да, меня укоряют здесь многие, будто я нажил на Ламе 30 сороковок соболей! — запальчиво выкрикнул он, когда заметил, что Охлопков странно посмотрел на него, удивлённый его откровенностью.

Хвастаться этим, да к тому же так, напрямую, перед московским сыщиком было глупо. Но Федька был обозлён.

— А хотя бы и нажил! — зло продолжил он. — Не у государя же я отнял!..

— Пущин, обо всём этом я сообщу в Москву! — строго сказал Охлопков.

— Да сообщай! Пиши, пиши! — бесшабашно махнул Федька рукой и вышел со двора.

Со злости он вечером напился. Наутро, опохмелившись, он вспомнил вчерашнюю свою дурь, рассказал о ней Таньке. Та обругала его и велела снова идти к Охлопкову и просить его, чтобы он никуда не писал об этом.