На краю государевой земли

Вот он — край государевой земли!.. Он, Федька, шёл за этим краем, он сам был этим краем!.. О-о, какая ширь, простор меж небом и водой!.. Ни разу не был он, до сей поры, на море. Да, реки видел он великие, а сколько миновал больших озёр. Но чтобы вот так шла горбом волна в целую сажень... Такого шумного прибоя не слышал он ещё... Бух-бух!.. И тут же шелест мелкой гальки. Волна катает её, перебирает неведомо зачем-то. Её игру никто не остановит. Так крупной галькой кинула она вот сюда, а мелкой — горстями чуть повыше. Но не по нраву что-то показалось ей, перекатала ещё выше.

А казаки, что малые дети, бегают, швыряют камушки в высокую волну, орут невесть что под шум прибоя. Но их слова уносит ветер от берега туда, где пропадает всякий звук... «А-ауу!.. А-ауу!» — лишь откликается сплошная даль без края, теряясь где-то в дымке...

Федька вернулся с моря. Он вроде бы не пил и не болела голова, но там, на море, он вёл себя как пьяный: вместе с казаками он собирал какие-то ракушки на берегу, кричал и бегал и делал ещё что-то несуразное... И оттуда он вернулся каким-то странным: в остроге, после моря, всё казалось жутким, грязным и было тесно, невыносимо...

Но вскоре море потускнело, стало обыденным для них. И они не заметили, как промелькнуло короткое здесь лето. А в середине августа случилось очередное происшествие.

— Кета, кета идёт! — как-то однажды утром, когда только-только рассвело, ворвался в приказную избу Гринька.

Все выбежали из острога и бросились к реке, смотреть на невидаль такую. Чудо из чудес природы. О нём лишь слышали они, а вот теперь всё началось...

Такого Федька не видел ещё ни разу.

Казаки же, с хохотом, падая плашмя в воду, стали грести руками на берег рыбу... Гребут, а она всё идёт и идёт, сплошным живым потоком, он серебрится месивом...

Несколько дней они трудились на реке и в остроге, запасаясь рыбой.

Кета прошла, и снова потянулись однообразные и тусклые дни.

И вот, наконец-то, уже на исходе августа, из Якутска пришёл отряд казаков.

В остроге уже устали ждать его, всё претерпелось. И отряд встретили без того восторга, какой выпал бы на его долю, если бы он пришёл месяца два-три назад.

— Артёмка, привет, сучий сын! — улыбнулся Федька, увидев знакомую физиономию Петриловского. — Ну и запоздал же ты! Я тебя ждал ещё по весне!

— По какой весне! Денег и хлеба в казне у Кутузова нет! Вот и задержались! Через месяц подойдёт с полусотней ещё и Лыткин. Так что не горюй, сотник! Как — все в добром здравии?

— Все, все, — отозвался Федька. — Опричь тех, кои побиты зимой.

Атаман вытер о траву запылившиеся сапоги.

— Тебе, Фёдор, велено идти в Якутск! Кутузов ждёт тебя!..

Он сочувственно посмотрел на него.

И Федька понял, что он представляет, что будет в Якутске. Сам тоже был в такой же переделке, когда вернулся с Амура после того разгрома Степанова, оставив там лежать в земле с десяток своих казаков.

— Пойдём, выпьем, — предложил Артёмка ему.

В приказной, с которой он уже свыкся, Федька скинул с себя кафтан, сходил в подклеть, принёс солёной рыбы. Артёмка достал клягу с водкой и две чарки, маленькие...

Федька отодвинул их в сторону: «Не то!» — и достал с полки две кружки.

Они выпили.

— Войска мало, а драки стоят частые! — стал вспоминать Артёмка с чего-то Амур. — Некому там государеву службу служить!

— Будет тебе! — сказал Федька, понимая, что тот говорит это, чтобы отвлечь его.

Они помянули Степанова...

— А Бекетов где?

— В Енисейске, — ответил Артёмка.

— Как там воевода-то сейчас?

— Кутузов, что ли?.. Ждёт перемену!

— М-да, — промолвил Федька; у него не сложились отношения с Кутузовым, и он был доволен, что когда вернётся, то того уже не будет в Якутске.

— Ты не трогай здесь Куликана, — посоветовал он атаману. — Он стар и послушен, не то что Зелемей. С тем надо держать ухо востро! Да теперь-то, когда подойдёт Лыткин, он притихнет... Пугливый он! — со злостью процедил он сквозь зубы о ламутском князьке, который испортил ему здесь службу.

Они ещё выпили, поговорили об остроге и о том, что здесь случилось.

— Ну, я пойду. Отдохнуть бы надо, — сказал Артёмка. — Тут гнали-то до тебя день и ночь. Шутка ли — за 50 дней дошли. Вполовину от твоего.

Он встал, тяжело зашаркал сапогами по полу, вышел из приказной. Слегка стукнула дверь. И всё стихло.

Федька положил на стол кулаки, сжал их так, что побелели костяшки, задумался. В избе, в углу, что-то стало потрескивать: она оседала...

С чего-то ему вдруг показалось, что запел петух, как бывало когда-то на собственном дворе в Томском остроге. Тот петух был цветастый, похожий на Танькин сарафан из камки. Его так и прозвали «Пестряк»... В ушах у него что-то зазвенело, словно ударили к обедне... «Нет, не всполошный!» — успокоился он... «Уж не началось ли?» — заволновался он, поднялся с лавки, опасаясь, что вдруг снова ударит падучая...

Вот так, чуть присядешь, ещё и духа-то не перевёл, а уже что-то опять надо делать...

Из острога он ушёл в Якутск с остатками своих уцелевших казаков через два месяца, когда стал зимник.

С Охотском он расстался легко.

* * *