На краю государевой земли

Наконец, окружающий протоку лес расступился. И они выплыли на старицу с низкими берегами, покрытыми высокой травой. Впереди, над широкой водной гладью, носились большие мартыны с серовато-чёрными отметинами на голове. Среди них сновали маленькие проворные плиски[25]. В одном месте чайки сбились кучей и устроили самый настоящий хоровод. Одна за другой они с криками резко бросались грудью вниз, выхватывали из воды рыбу и взмывали вверх, судорожными глотками пожирая её на лету.

— На малька, — сказал Тимошка. — Должно быть, окунь...

— А вон, гляди, наши! — показал Лёвка вдаль.

Там, по ходу лодки, где старица загибалась плавной дугой за травянистый отлогий берег, на терраске, недоступной для вешней воды, стояли остроконечные остяцкие юрты. Над одной из них была заметна тоненькая струйка дыма.

— Есть, не ушли! — обрадованно сказал Тимошка.

— Чего радуешься? Тебя здесь ждут? — спросил Лёвка его. — За соболями пришёл, а не к тёще на блины. Они-то не больно обрадуются.

Он отвернулся от него и тихо пробормотал: «С таким пропасть, что к бабе на печку слазить. И зачем воевода навязал мне его! Вдругорядь, в напарниках, не пойду... Хоть убей — не пойду!»

А Тимошка тем временем взял со дна шитика пищаль и выстрелил в воздух.

Звук выстрела полетел над старицей и вспугнул чаек. Они дёрнулись всей стаей, рассыпались в стороны, загалдели ещё сильнее, но быстро успокоились и опять усердно замельтешили над водой.

Из крайней юрты, должно быть, услышав выстрелы, вышли люди. Они спустились к воде и встали на берегу, приглядываясь издали к гостям.

Казаки подогнали к берегу шитик, вылезли из него и подошли к ним.

— Здорово, мужики! — задорно крикнул Тимошка, шагнул вперёд и протянул большую мозолистую лапу старому остяку с жиденькой бородкой и морщинистым, как у обезьяны, лицом.

Тот осклабился жёлтыми зубами, вяло пожал ему руку и закивал головой, приговаривая: «Здрасте, здрасте!»...

Затем он жестом пригласил гостей в юрту.

Лёвка и Тимошка протиснулись вслед за ним в узкую щель, прикрытую лосиной шкурой.

Юрта была старая, бедная и вонючая. Поверх тонких жердей она была крыта большими кусками берёзовой и пихтовой коры. В центре, в неглубокой ямке, был сооружён из камней очаг. Рядом, на лежанках, тоже из жердей, валялись потёртые оленьи шкуры, отдающие сладковатым запахом сырой кожи.

Остяки показали казакам на место у очага, сели напротив и молча уставились на них.

Скрытую настороженность хозяев Лёвка почувствовал сразу же, толкнул в бок напарника и придвинул ближе к себе пищаль... То же самое сделал и Тимошка...

Привыкнув к темноте юрты, Лёвка оглядел с любопытством остяков. Их было четверо: невысокие ростом, щуплые. Они походили больше на пацанов, чем на взрослых мужиков. На одном из них он невольно задержал взгляд. Его лицо показалось ему знакомым.

«Где-то я уже видел его, — мелькнуло у него. — Вот только где? Не здешний, это точно... Вот он-то как раз и пришёл сюда. Не обманулся я, — самодовольно подумал он. — Где же я видел-то его? Вот напасть-то! И вспомнить не могу... Хм! Так это же кодинский остяк! Голову даю на отсечение — там видел! Ясак с него брал, год назад... Приметный!»

Он показал взглядом Тимошке на остяка, шепнул: «Не здешний — с Коды». И чтобы разрядить напряжённое молчание, он завёл разговор с белоголовым стариком о деле, ради которого они пришли сюда.

— A-а, ясак, ясак, — забормотал старик.

— Да, да, отец, недоборный с вашего юрта, за прошлый год! — повысил голос Лёвка, сообразив, что тот глуховат. — Воевода послал, Волынский! — громко крикнул он, зная, что с ясачниками остяки хитрят, сваливают то на одно, то на другое, порой доводят их до рукоприкладства. А вот когда припугнёшь воеводой, дело идёт исправнее.

Ясак остяки выплатили сполна. Казаки покидали соболей в шитик, туда же забрался Тимошка. И тут Лёвка неожиданно подошёл к кодинскому остяку, захватил в кулак его рыбий кожушок и с силой притянул к себе:

— А ты пойдёшь с нами!

Остяк испугался и безвольно поплёлся за ним.

Тимошка охнул от такого оборота дела и выпрыгнул из шитика с обнажённой саблей, готовый дать остякам отпор.

Но те даже не шелохнулись, стояли, бесстрастно взирали на казаков.

— Повяжи-ка его, как бы не сбежал! — велел Тимошка напарнику.

Лёвка связал остяка, усадил его на дно лодки. И они пошли по старице назад к протоке. И до тех пор, пока с воды были видны юрты, на берегу маячила кучка остяков, с низкорослым кривоногим стариком впереди.

Казаки вышли из протоки, причалили к берегу, разбили как обычно временный стан, развели костёр, выгрузили остяка из лодки и бросили его на песок.

— Зачем же ты пришёл-то сюда, а? — спросил Лёвка его, присев рядом с ним на корточках.

Но остяк молчал, уставился в землю, не поднимал глаза.

— Что — русского языка не понимаешь! — обозлился Лёвка. — Врёшь, всё понимаешь! Знаю тебя! На Коде хорошо лопотал! А здесь разучился? А ну глянь мне в глаза, поганая образина! — крикнул он и вздёрнул вверх его голову за подбородок.

От сильного рывка у остяка лязгнули зубы, и на Лёвку испуганно глянули глаза: тёмные, упрямые...