На крутой дороге

За окном в темноте таилась такая же, как утром, неподвижная тишина. Очевидно, метель пронеслась стороной. Поодаль между заснеженными соснами одиноко поблескивала лампочка, отчего комната наполнялась зловещими тенями.

Надежда обеспокоенно встала. Прислушалась. Включила свет: ни шинели, ни шапки, ни сапог. Не оставалось сомнений, куда отправилась Зина. В памяти сразу же возник бравый капитан. Значит, тот вкрадчивый голос за дверью принадлежал ему. И сердце зашлось болью. Надежду охватило такое чувство, будто ее грубо обидели, будто ее кто-то жестоко предал.

Силой заставила себя лечь. Старалась ни о чем не думать и хоть немного вздремнуть перед дорогой. Но сон не шел. Омерзительной стала постель. Она вскочила, оделась и, не включая света, долго ходила по комнате, думая о Миколе. Вновь вспомнились ей прощальные минуты в заводской траншее так явственно, будто она стояла в той траншее и с ужасом наблюдала, как нервно передергивается каждый мускул, каждая жилка на измученном потемневшем его лице. Она смотрит на него и не узнает. Глаза налиты кровью, весь он кипит, скрежещет зубами.

«Чего ты, Коля?»

«Тяжко мне…»

Надежда впервые услышала от него жалобу. С детства знает Миколу. Сколько невзгод валилось на него, сколько забот, сколько разных напастей! Но не сгибался, никогда не жаловался, а вот под тяжестью сомнений в верности своей любимой — не устоял.

«Страшно мне…»

Надежда смотрела на него с удивлением. Разве слышал кто, чтобы Микола Хмелюк чего-то боялся? Разве не он был бесстрашным, когда гасили вражеские бомбы-зажигалки? Разве не он сейчас собирается без малейшего страха в бой? А страх перед утратой веры, веры в самого близкого человека оказался сильнее.

Груня словно бы предчувствовала, что происходит сейчас с Надеждой. Она ворвалась в комнату подруги уже одетая и сразу же заторопила с отъездом. Ничего не спрашивая о Зине, предостерегающе напомнила о Шафоросте.

— Собирайся быстренько! Не то, если еще и в лагере застрянем, он выгонит нас со стройки.

В другое время Надежда, может, и не поехала бы, не дождавшись Зины, но напоминание о Шафоросте разбередило вчерашнюю тревогу. И они немедля отправились в путь.

V

В лагере их встретили сухо. Даже настороженно. Самого начальника лагеря не было, он задержался на участке лесоразработок, и на вызов дежурного к машине вышел помощник — худощавый, неприветливый лейтенант. Неприятно жесткими, темными, как терн, глазами он долго осматривал солдаток, дотошно, словно составлял протокол, допытывался, кто они и зачем прибыли. Создавалось впечатление, что этот человек никому и ни в чем не верит. Наконец, проверив документы, сухо предложил Надежде пройти с ним в контору.

Какое-то время Надежда сидела перед ним у края стола, чувствуя себя словно бы задержанной. И недобрые мысли туманили голову. Только теперь поняла она, как неосторожно поступила, не послушавшись Шафороста и решившись обратиться за помощью к этому лагерю, полному преступников, окруженному колючей проволокой и строгостью. Она уже искала повод, чтобы избавиться от недоверчивого лейтенанта, попрощаться и бежать отсюда куда глаза глядят, как в дверях показался начальник лагеря.

К счастью, начальник оказался человеком иного склада и даже, как показалось Надежде, слишком добродушным для столь суровой должности.

— Приятно. Очень приятно, — заговорил он еще на пороге, приняв Надежду за лектора, присланного шефской комиссией. — Здравствуйте. Майор Субботин, — приветливо представился он и, не давая Надежде опомниться, продолжал высказывать свою радость по поводу ее приезда. — Давненько уже не навещали нас шефы. Давненько.

А когда Надежда разъяснила, кто она и откуда, майор только руками развел:

— Из Запорожья, говорите?

— Да, из Запорожья. А вы разве тоже оттуда? — обрадовалась Надежда.

— Нет, я не оттуда. Я потомственный уралец, — ответил Субботин. — Но здесь один земляк ваш мне столько наговорил о Запорожье, о его прошлом и настоящем, что я два года проводил свой отпуск у вас. Чудесный край. Этим летом тоже там был. Перед самой войной. На Хортице жил, там, где когда-то сечевые казаки процветали, куда Тарас Бульба сынов своих в науку проводил. Теперь там санаторий. Да вы же знаете. На диво живописный уголок. Но больше всего мы любили, — не унимался Субботин, — подниматься на лодках через шлюз, за плотину, на озеро Ленина. Вечерами забирались до самых порогов. Собственно, где были когда-то пороги. А оттуда возвращались, когда все уже в огнях было. Море огней! И по тому морю, как корабли, выстроились в ряд заводы. Точно эскадра. Что за красота!

Надежде было приятно, что Субботину, как и ей в ту памятную ночь, когда возвращались на пароходе в Запорожье, заводы казались кораблями. Но когда он воскликнул: «Что за красота!» — она вздрогнула. Голос ее сразу охрип:

— Нет уже… Нет той красоты. Теперь там только тьма руины…

— Неужели? — переспросил Субботин взволнованно и замолчал, обескураженный, не в состоянии представить, что там сейчас только тьма и руины.

— А как же флагман ваш?