На литературных перекрестках

Детское Село,

Пролетарская, 4».

Я показал это письмо Фадееву. Он читал, крепко сжав зубы.

— Ничего не пойму. При чем тут роман «Черное золото?» К нам он не имеет никакого отношения. Его печатает «Новый мир»…

— Оставьте мне письмо, — сказал Фадеев. — Я отвечу ему сам.

И Фадеев подсел к машинистке и продиктовал целую страницу.

Что-то помешало мне в тот день прочесть ответ Фадеева. Письмо отправили без меня. Я прочитал его спустя сорок два года, перелистывая только что полученный том «Писем» Александра Фадеева («Советский писатель», 1973 г.).

«42. А. Н. Толстому.

17 августа 1931 года.

Алексей Николаевич!

Письмо Ваше, адресованное товарищу Анову (от 8 августа), удивило меня до крайности. Вы, совместно с Сухотиным, предложили редакции «Записки Мосолова», обязавшись представлять материал в определенные сроки. Вещь эта всем нам крайне не понравилась, написана она — Вы сами это знаете — чрезвычайно неряшливо, бегло, безыдейно, читать ее можно с любого конца. Но, во-первых, не нам судить Вас — старого опытного писателя, а во-вторых, журнал наш, где совсем недавно сменилась редакция, находится в таком положении, что не может пока что печатать только такой материал, который ему нравится и который действительно находится на высоте, — материала, попросту говоря, не хватает. Поэтому мы согласились на Ваше предложение и приняли «Записки Мосолова».

В результате Вы нам давали через час по столовой ложке этой скучной и кислой микстуры (уверяю Вас — и Вы опять-таки сами это знаете, — что никакой принципиальной разницы между главами, написанными Вами, и главой, написанной Сухотиным, — нет) — так или иначе, мы уже обязались перед читателем, — и вдруг ( в силу причин, которые никому не интересны, так как они имеют отношение к Вашей с Сухотиным личной биографии, но никакого отношения к художественной литературе) повесть мы обязаны прервать.

Ваше письмо, разъясняющее дело, приходит уже тогда, когда последний номер сверстан, то есть тогда, когда уже ничего изменить нельзя без материальных убытков и длительной задержки номера. Единственный выход для нас — написать конец первой части. Мы это и сделали… Зачем же громкие и фальшивые слова о пролетарской художественной литературе и т. п.? Благодарите бога, что я (вопреки моим привычкам) ограничиваюсь только этим письмом…

Ал. Фадеев».

Алексей Толстой через два месяца встретился в Ленинграде с Фадеевым и, как ни в чем не бывало, бросился к нему с объятьями.

— Саша, милый, не сердись! Уверен, недоразумение с «Записками Мосолова» и твое письмо не отразятся на нашей дружбе. Прости, моя вина. Честно сознаюсь: заработался тогда до обалдения. Одна редакция торопит, другая торопит. Что мне, на части разорваться, что ли? Голова кругом шла. А тут еще Анов со своими письмами и телеграммой. Должно быть, в своем письме я ему много ерунды написал. Правда?

— Правда. Зачем ты на него накинулся, да еще поучать вздумал, что такое светоч пролетарской литературы. Он ведь сам пролетарский писатель.

— Вот как! Честное слово, хоть убей, ничего не помню. Туман в голове! Неужели он обиделся?

— А ты как думаешь?

— Вот это совсем неприятно. Так глупо все вышло. Даже стыдно! Ты ему скажи, пусть извинит.

— Сам нахамил, а я за тебя извиняться буду?

— Понимаешь, Сухотин подвел. Ей-богу!