На литературных перекрестках

В 1970 году Казахстан готовился отметить пятидесятилетие своего существования. Не помню точно когда, но заблаговременно я позвонил по телефону Ильясу Омаровичу. Я вспомнил, что именно он открыл «зеленую улицу» роману «Ак-Мечеть», выдержавшему пять изданий.

— Хочу с вами посоветоваться, есть у меня намерение написать пьесу к юбилею республики о героях «Ак-Мечети».

— Очень хорошо.

— Пьеса будет о петрашевцах. Мне хочется ввести в среду действующих лиц еще один персонаж — певца Курмангазы. Он жил в ту эпоху и сталкивался с Перовским.

— Буду только приветствовать, — сказал Ильяс Омарович, — если со сцены русского театра зазвучит домбра знаменитого акына. Это большое дело! Одобряю, обязательно пишите!

В марте 1969 года в Алма-Ату приехал главный режиссер театра имени М. Лермонтова Мар Владимирович Сулимов. Он ознакомился с рукописью юбилейной пьесы, ему она понравилась, но требовались существенные переделки. Надо было заново написать новые сцены, с этим я не мог справиться — не позволяло здоровье, да и времени оставалось мало. Мы договорились с Сулимовым о соавторстве. Так родилась пьеса «Надежда горит впереди». Театр показал спектакль в день юбилея Республики.

Ильяса Омаровича, одобрившего мой замысел, уже не было в живых. Он ушел из жизни 19 июля 1970 года. Казахстан потерял замечательного деятеля культуры, человека, обладавшего щедрым сердцем. Он любил писателей, и писатели любили его.

НАШ ЕЛЮБАЙ

Младший милиционер Елюбай Умурзаков, поставив берданку между колен, сидел в тени высокого деревянного забора и охранял незадачливых кустанайских конокрадов. Плотно прилепившись к ржавой решетке, заключенные смотрели в открытое окно на пустынную базарную площадь, на низенькие саманные домики и чахлую зелень тихого степного городка.

Один из арестантов запел песню «Шалкар коль» — «Полноводное озеро». Голос у невидимого певца был незавидный. Милиционер слушал, презрительно скривив рот от досады. Не выдержав, он сам запел «Шалкар коль», запел так, как пел ее два года назад в родном ауле. В домзаке стало тихо, словно в мечети. Заключенные с восхищением слушали милиционера. Когда певец смолк, земляк, житель Тарановской волости, крикнул из-за решетки:

— Джаксы, Елюбай! Молодец!

Но в эту минуту к Елюбаю незаметно приблизился начальник милиции, товарищ Ибраев, человек тучный и с виду суровый.

— Все поешь и поешь! — сказал он насмешливо и лениво отмахнулся от мухи кудрявой веткой карагача. — Ну что я буду с тобой делать, Умурзаков?

Младший милиционер смущенно молчал. Он стоял навытяжку, поглаживая ладонью накалившееся от солнца дуло берданки. Гнев начальника спадал. Солнце пекло нещадно. Ибраев не любил жары. Он заторопился в кумысню. Часовой снова остался в служебном одиночестве.

— Елюбай! — дружно закричали из окна конокрады. — Спой еще… Спой «Гергеу».

Умурзаков оглянулся по сторонам и погрозил берданкой:

— Нельзя! Сиди тихо!

На другой день в своем кабинете начальник милиции Ибраев журил провинившегося подчиненного:

— Ты хорошо грамотный джигит, Елюбай. Ты окончил четырехмесячные курсы милиционеров. Ты служишь в рабоче-крестьянской милиции уже почти два года. Но если ты будешь так нести караульную службу дальше, то навек останешься младшим милиционером. Я не сержусь, когда ты поешь в школе для ребят. Но тебя поставили стеречь заключенных, а не устраивать айтыс. Какое дисциплинарное наказание я на тебя наложу, мой друг, за вчерашний проступок? Что ты на это скажешь?

Ибраев старался как можно суровее смотреть на Елюбая. Умурзаков переступал с ноги на ногу. Сердце его было наполнено беспокойством. Он одернул гимнастерку и решительно сказал:

— Ты прав, товарищ начальник. Служба в милиции несет мне одни неудачи. У меня сердце народного увеселителя. Мне сейчас двадцать четыре года, а я пою на тоях уже десять лет, и народ любит мои песни и шутки. Пусти меня, начальник, учиться в город. Говорят, в Оренбурге есть казахский театр. Лучше я буду хорошим артистом, чем плохим милиционером.

— В Оренбург?! — начальник замотал головой, будто его укусил овод. — Нет, артист — это не настоящая профессия для казаха. Советская власть открыла широкую дорогу милиционеру. Если ты проявишь усердие, то можешь дослужиться даже…

Ибраев торжественно поднял палец:

— …до начальника уездной милиции. Подумай, что это значит!

— Я хочу учиться на артиста, — не сдавался упрямый Елюбай. — Я — народный увеселитель. Отпусти меня в Оренбург, начальник!

Хотя и очень не хотелось Ибраеву расставаться с Умурзаковым, но он подумал: «В один сапог не входят две ноги. Невозможно человеку нести милицейскую службу и одновременно веселить народ». И он сказал:

— Хорошо, я тебя отпущу. Но если ты вернешься, не возьму обратно на службу. Мне нужны милиционеры, а не народные увеселители.

В милицейской фуражке, выцветшей от беспощадного кустанайского солнца, Елюбай появился на улицах Оренбурга. Он рассчитывал найти в столице Казахстана национальный театр, но не нашел. Слухи оказались неверными. Учиться «на артиста» было негде.