«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

К друзьям Лимонова Андрей причислял поэта-«смогиста» Володю Алейникова. По его словам, Алейников организовал первую публикацию Лимоновских виршей под видом «стихотворений для детей» в многотиражке Главмосавтотранса «За доблестный труд». Это был успех. Таким путем Лимонов не только получил публичный «статус», но и в кругу «лианозовцев» стал как бы ровней Сапгиру, Холину, Севе Некрасову, которые печатались исключительно как «детские поэты». Стихи Алейникова, что мне давал читать Лозин, мне нравились, а поскольку Андрей характеризовал его как «славный малый» – редкое в его устах определение гениев андеграунда, то я охотно принял предложение пойти к нему домой, где якобы засел Лимонов.

Алейникова мы застали в состоянии тяжелого похмелья. Плотного сложения светловолосый лохматый молодой парень с приятным, но опухшим лицом, сидел на кровати, силясь, по всей видимости, понять, кто мы такие и где он сам собственно находится. Молодая красивая женщина по имени Таня, являя собой пример образцовой выдержки и полнейшей невозмутимости, совала ему в руку стакан с пивом.

– Не обращайте внимания! – спокойно сказала она нам. – Пьют, не просыхая. Слово за словом, выяснилось, что Лимонов, с которым Володя обмывал его творческие успехи, придя в себя, смылся, а вот куда – неизвестно. Войдя в положение хозяина дома, и мы тоже решили поскорее уйти.

От этой встречи запомнилась мне еще одна деталь – по комнате Аленикова носился, играя, прелестный котенок: белый, с темно-коричневыми ушками и хвостиком и яркими сапфирового цвета глазами. Таких кошек я до этого никогда не видел. Таня с гордостью сказала, что это – «сиамка».

Впоследствии Алейников весьма неприязненно и, по-моему, утрируя, отзывался о Лимонове 70-х годов:

«В понедельник в редакцию пришёл радостный Лимонов. Мы вручили ему столько газет, сколько унесёт, – груду. Эдик прикинул, сколько дотащит, – и потребовал ещё – на подарки знакомым.

Дали ему штук сто газет и на подарки.

Обременённый тюком с газетами, Эдик Лимонов, отныне автор самой крупной в Москве многотиражки, издаваемой большим тиражом и даже продающейся в газетных киосках, вышел из редакции на Бутырский вал.

Это была первая его публикация.

Самая первая. И самая неожиданная.

И, конечно, было ему всё это очень приятно.

Перво-наперво он незамедлительно отправил номер газеты со своими стихами родителям, в Харьков. Пусть старики знают, что непутёвый сын их уже печатается!

Потом ходил по Москве с заполненной газетами сумкой – и как бы между прочим дарил, экземпляр за экземпляром, украшенную его стихами газету многочисленным своим знакомым.

И, кто его знает, – может быть, именно тогда зародилась в его изобретательном, с сумасшедшинкой, с любовью к риску, творческом мозгу идея когда-нибудь издавать собственную газету?[129]

Что и воплотилось нынче – в «Лимонку».

Национальный герой был в ту пору на гребне своей популярности.

Его везде привечали.

Всем, никому не отказывая, шил он отличные брюки – и все ему охотно за них платили, поскольку шил он брюки со вкусом.

Всем, куда только его ни звали, читал он свои стихи. Его акции поднялись: человек издаётся!..

Художник Миша Гробман, считавший почему-то, что это именно он открыл Лимонова, ходил по гостям, держа всегда наготове газету с лимоновской публикацией, – и прямо с порога начинал читать оторопевшим людям задорные, чёрным по белому напечатанные, занимающие целую полосу, Эдиковы тексты, заводные, с явным, хоть и несколько харьковского, провинциального толка, но всё же французистым, авангардным, очевидным дадаизмом.

Жена Лимонова, Аня Рубинштейн, очень полная, с невероятно красивой головкой, приходя куда-нибудь и попивая кофеёк, а заодно жуя предложенный хозяевами бутерброд, а потом, незаметно как-то, и ещё один, и ещё, поскольку поесть она любила, скромно поднимала на присутствующих сияющие глаза и с гордостью говорила:

– Эд уже печатается!..

В общем, поспособствовал я укреплению лимоновской известности в белокаменной и за её пределами.

<…> Вспоминаю, как навестили меня в одном доме, в том же семьдесят первом, сразу трое моих друзей-приятелей – Игорь Холин, Генрих Сапгир и Эдик Лимонов.

Они прикатили ко мне с целым мешком симпатичных, маленьких бутылок пива – «Рижского» <…> загрузили бутылками ванну, заполненную холодной водой, сразу ставшую похожей на склад стеклотары. Они доставали оттуда бутылки – непрерывно, одну за дугой, открывали их, пиво пенилось, они наливали его в стаканы – и пили, пили, пили.

Это называлось – проведать друга.

Или даже – поддержать друга.

Во всяком случае, Холин с Сапгиром приехали, чтобы именно поддержать меня – морально поддержать, уж так, как умеют, как принято, с некоторым количеством питья, в данном случае – совсем лёгкого, почти символического, но зато уж имевшегося в изобилии, пей – не хочу.

Лимонов же – приехал ко мне, как вскоре я понял, за компанию с Холиным и Сапгиром, вроде бы – тоже навестить друга, в предыдущие годы сделавшего для него немало добра, но на самом-то деле – с иной целью.

Лимонов был прекрасно одет.