«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

Одновременно просветил меня Гробман и на счет концептуальной идеи своей экспозиции, что один к одному, но, конечно же, на правах здоровой преемственности, оказалась позаимствованной у покойного Юрия Тынянова: «Архаисты – новаторы». Выяснялось при этом, что и сам Гробман вполне соответствует традициям авангарда: он и литератор замечательный и художник гениальный.

– Талантов вокруг хоть пруд пруди. Да все больше языками работают и грезят о чем-то. Помечтают, помечтают и успокоятся на этом. А я, чем больше мечтаю, тем сильнее хочу реализовать свои мечты. Сейчас свое новое направление разрабатываю. Не без влияния Родченко, но совсем в ином ключе, с большим упором на текстуальную часть. Вот взгляни-ка!

Для ознакомления представлялся коллаж под чудным названием «Герцогъ Лозенъ» и еще нечто подобное, кажется, «Плеханов» и «Генрих Ибсен». При этом никаким фантастическим искусством не пахло вовсе, отчего в душе опять начало закрадываться сомнение: «А туда ли я попал?»

Однако тут же выяснилось, что туда, ибо свою козырную карту, т. е. фантастическую живопись, Гробман приберегал как бы на десерт, чтобы уже наверняка ошарашить сомлевшего от избытка интеллектуальной пищи потребителя. И «десерт» этот оказался достаточно пикантным.

Фантастическая живопись Гробмана являла собой крутую мешанину из еврейской символики и техники русского лубка. При этом, демонстрируя свои работы, пускался Гробман в рассуждения о еврейском мистицизме, каббале, «магическом символизме» и тому подобных диковинных предметах, которые по тем «целомудренно-жидоморским» временам казались исключительно интересными, новаторскими и, конечно же, дьявольски опасными.

Православие и народность канули в небытие, русский авангард в его классической форме временно отошел на второй план и жаркий поток еврейской экзальтации, чаяний и обид оформился в серию картин и графических листов, на которых не то распластаны, не то распяты были достаточно мерзкого вида крылатые человекообразные чудовища с клювовидными носами и здоровенными титькам, а также носороговидные львы и малосимпатичные, похожие на океанических глубоководных хищников, зубастые рыбы.

При этом декларировалась достаточно «крутая», по тогдашним меркам, идея – некая иудео-христианская компиляция из Маймонида, Монтеня и Мориака.

«Магический реализм в искусстве – это метод, позволяющий приблизиться к непостижимому, частица которого дремлет в душе каждого человека. Функция этого метода – перевести человеческую душу через мост, отделяющий материальное от духовного, чтобы душа познала смысл своего земного существования».

Или же:

«Всякое произведение искусства, как и любое действие человека, надо судить перед лицом смерти. Большинство созданий искусства не выдерживают этого испытания, ибо они развлекательны по существу и страдающий человек стыдится или раздражается, глядя на них. Если человек в несчастии может глядеть на картину и психологически – безразлично концентрироваться на ней – это знак, что в картине заложено чистое и здоровое начало».

Бог миловал, до сих пор не знаю, как смотрятся работы Гробмана «перед лицом смерти», но что в тот день я вполне походил на «страдающего человека» – это факт. Уж больно круто насел на меня Миша со своими амбициями. Вот почему так запомнилась мне одна его картина, на которой, я тогда «безразлично» сконцентрировался, чтобы хоть немного расслабиться. Картина была выполнена в «наивной» манере, но с должными знаковыми элементами, свидетельствующими посвященным, что это не инфантильный примитив, а художественный изыск, диалог, интеллектуальная игра утонченного ума. Изображена была на картине распластанная пестрая бабочка, под которой извивалась надпись, сделанная аккуратным ученическим почерком: «Бабочку поймал Виталик Стесин».

Любопытно, что впоследствии Андрей Лозин тоже умилялся этой картиной, как сейчас помню его восторги:

– Ну надо же было такому случиться, чтобы Стесин да бабочку поймал! Он, конечно, запросто чего-нибудь «эдакое» поймать или подцепить может, но вот чтобы бабочку… Хм… И где только он ее нашел? Небось, последняя бабочка в округе была, какая-нибудь чахоточная, дустом потравленная. Или того проще: спер он эту бабочку из чьей-нибудь коллекции и Гробману преподнес. Мол, видишь теперь какой я удалец! А для тебя, брат, мне ничего не жалко – пользуйся на здоровье, твори! Гробман, ясное дело, хоть человек практичный, но сентиментальный. Расчувствовался и сразу – за дело, и в результате магический феномен крылышкует золотописьмом

пейсатых жил.

Оставив в стороне тему искусства, приступил Гробман к обсуждению вопроса о своем участии в «моей» выставке, т. е. стал дотошно выспрашивать, кого я уже пригласил, да с кем еще собираюсь говорить? Тут же и комментарий язвительный шел по поводу каждого, кого бы я ни называл.

Сходу «оценил» сюрреализм Анатолия Брусиловского как «фантастическое занудство».

– Все фантазии его из задницы высосаны…