«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

Кому-то из партийных функционеров привиделось в картине «Два быка» нечто более реально осязаемое, чем апофеоз слепой страсти. Поскольку «бдеть!» требовалось неукоснительно, то Льва Кропивницкого опять «встроили в дело» – обвинили в аллюзии и карикатурности, в стремлении очернить партию и правительство, которые якобы в силу присущей им неодухотворенной бычачьей тупости стремятся забодать творческую интеллигенцию своими стальными рогами. Получив сигнал сверху, «мосховское» начальство посчитало для себя полезным организовать показательную идеологическую проработку.

Хватали и рвали (но вялы и стары).Кричали: – напой нам!! И дулись в очко,(Хотя и на кой им?) делясь пятачком.– В финале уплыли в горячей пыли.– Растасканы жала, разорваны жилы[168].

Впрочем, на этот раз обошлось без жизневредительства. Потрепали нервы – и ладно, провели компанию – и достаточно, напомнили кое о чем – и хорошо. Нынче иные времена:

довольно вольнонемножко можнонемножко большетого чтоможно[169]

Обсуждая со мной состав участников выставки, Лев никаких особых комментариев не делал, видно было, что ему в целом безразлично с кем выставляться, и лишь когда я стал прощаться, он спросил:

– А ты просил у Брусиловского работы? Он парень бойкий, веселее будет.

Помимо собственных работ дал мне Лев Кропивницкий для экспозиции картины своего отца и матери – Евгения Кропивницкого и Ольги Ананьевны Потаповой, но не много, а лишь те, что у него в доме хранились. За другими работами я должен был ехать в Долгопрудную, где они тогда проживали.

Перед тем как потащиться в Долгопрудную, я зашел в гости к собирателю «нового авангарда» Евгению Нутовичу, где неожиданно наткнулся на Брусиловского.

Анатоль был возбужден и с пафосом рассказывал о своей недавней встрече с коллекционером Феликсом Вишневским.

– Пришел я позавчера в «Шоколадницу»[170], причем утром, к самому открытию, и сразу же углядел одну прелестную вещицу, небольшую картину, на которой изображена была святая Тереза с обнаженным бюстом. Ну, прямо тебе «бодиарт»[171], только XVIII века!

«Отложите это для меня, – сразу же прошу продавца, – я должен сходить за деньгами».

Но буквально в ту же минуту знакомый мне до омерзения визгливый голос заявляет: «Что значит «отложите»? Я эту вещь беру и сразу же плачу. А у вас и денег, небось, нет. Нечего тут спекуляцию разводить!»

– «Позвольте, – говорю, – Феликс Евгеньевич, – я эту вещь первый заметил, и вы это хорошо знаете, как, впрочем, и меня самого. Что же касается до моих денег, то не вам их считать, а я за свои слова отвечаю».

– «Ничего и никого я не знаю, и знать не собираюсь, – вопиет он. – Я знаменитый коллекционер, музей для государства создал! А вы кто такой?»

– «А я, – говорю, – художник-авангардист, член трех творческих союзов и коллекционер, кстати, не хуже некоторых».

– «Знаем мы этих коллекционеров-авангардистов, все время из музея что-нибудь да пропадает, – кипятится Вишневский, пуская пузыри и буквально трясясь от злобы.

Тут я ему и говорю: «Как вы думаете, Феликс Евгеньевич, для чего нужны стигматы святой Терезе? Они ей не нужны, но они ей желанны».

– «Вот-вот! – отвечает Вишневский в запальчивости. – Вот и мне, и мне тоже желанно мне это, но ничуть не нужно! Я жаловаться буду! Где у вас директор?»

Выходит директор и, не желая скандала, снимает святую Терезу с продажи.

Вот к чему приводят выхлопы старческой страсти: даже не поймешь, кто кого надул! Бред какой-то. А ведь у Вишневского репутация «достойного человека». Не знаю, не знаю, в чем это достоинство проявлялось. Он за всю жизнь родной жене приличного платья не купил. Про остальное человечество можно забыть, ибо никто, слава Богу, никому ничем не обязан. Но жена, это нечто большее, чем друг, товарищ и даже брат. По крайней мере, так в Библии записано.

Но я же сам свидетелем был, как она, бедняжка, жалобно просила: «Купил бы ты мне, Филя, отрезок на платье ко дню рождения! В магазин такой миленький крепдешин завезли».

А он ей на это отвечает: «Да зачем тебе, друг мой, крепдешин? Ты возьми лучше из сундука венецианского бархату и пошей себе, что хочешь».

И это-то все, что может дать один человек другому взамен того, по чему тоскует душа!

Потому-то каждый только для себя и хорош. Под этим углом зрения надо всяческие проявления индивидуальности и рассматривать. Всякие там «пролы» да «мужепесы» меня не интересуют. Но вот тот же Феликс – другое дело.