«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

С чего это он вдруг, спрашивается, свою коллекцию да государству подарил? Пред-ло-жили подарить – так это следует называть! Филя – индивидуум тонкий, оттого решил, что быть основателем музея, куда почетней, чем выступать в роли ответчика по делу о присвоении «народной собственности». В жизни, как и в собирательстве надо вовремя смекнуть, что к чему и почем, уметь оценить значимость целого по его частям…

Нутовичу, которому надоело слушать мировоззренческие рассуждения «Бруска», стал осторожно переводить разговор на другую тему. Тут я тоже, решил, что настал подходящий момент, и упомянул о своей выставке. Но когда собрался было я у Брусиловского картины попросить, он, сделав вид, что хочет уважить желание хозяина дома, начал бойко плести новую историю.

– Конечно же, порой приходится: недоумеваешь, сколько же всякого рода дикой, никому не нужной чепуховины налипает на повседневность, волнует, отравляет жизнь, – сказал Брусиловский с пафосом, раздувая усы. – Ни для кого не секрет, что именно я открыл Мишу Шемякина! Случилось это так.

Приехал я как-то в Питер – посмотреть, что за жизнь у них, каков накал страстей, и на Шемякина случайно вышел.

Он меня к себе в гости зазвал, работы показать. Я пришел. Это, я вам скажу, было нечто! – истинный сюрреализм, только с мясным душком. Жил он тогда в коммуналке, в небольшой комнате. Соседей было человек десять. Туалет один на всех и ванна тоже одна.

Захожу к нему в комнату и вижу – интерьер типовой: кривоногий стол, кособокая кровать, трухлявый шкаф, огромный мольберт, растрепанная жена, зареванный ребенок и громадный пес. Ну, а в качестве декора повсюду развешаны… мясные туши!

Я его спрашиваю: «На что они тебе, от них же вонища на весь дом?» – «Как на что? – отвечает. – Это мои модели, я их пишу. А вонь эта натуральная, у нас в сортире и на кухне куда круче будет».

Мне это занятным показалось, да и работы Шемякина притом понравились, вот я и предложил – просто так, конечно, – чтобы некий импульс ситуации придать: «Чего бы тебе не приехать в Москву, глядишь, мы бы и выставку тебе организовали. В Москве все возможно, нужно только инициативу проявлять».

Он отреагировал нормально: «Спасибо, надо подумать».

«Чудак малый, – подумал я, – однако видно, что не хамло, да и художник, впрочем, занятный». На том и расстались.

Прошло почти что с полгода. Я, естественно, о существовании Миши Шемякина напрочь забыл и, как оказалось, напрасно. В один прекрасный день, раздается в мастерской у меня звонок. Открываю дверь, и на тебе! На пороге стоит Миша собственной персоной и, смущенно улыбаясь, говорит: «Вот я и приехал. Не выгонишь?» – «Да нет, – говорю, – заходи, можешь даже пожить у меня какое-то время». А сам думаю: «Вот до чего доводит доброжелательство! Принесла его нелегкая, теперь надо что-то придумывать: «Знаешь, – мнется Шемякин, – я ведь не один». – «А с кем, с женой?» – «Да нет, с приятелем. Я тебе картины свои привез, на грузовике. Он внизу стоит, а приятель помочь вызвался, одному ведь не справиться, много их». – «Ну, – думаю про себя, – попал!» Однако виду не подаю. – «Заноси, – говорю я Шемякину, – картины свои ко мне, потом разберемся».

Шемякин поселился не у меня и начал осваивать московские пажити. Я привел его в «Худлит», чтобы мог он себе на прокорм зарабатывать. В издательстве люди проявили сердечность – предложили ему делать иллюстрации к книжке «Испанские баллады». Он, надо сказать, выполнил заказ с большим мастерством, и при том впервые в жизни художническим ремеслом заработал деньги, причем вполне приличные.

В конечном итоге, забрал он у меня свои работы, и назад, в Питер, махнул, но теперь уже как бы «на коне» – окрыленный, уверенный в себе и при деньгах.

Тут приезжает в Москву Дина Верни, владелица известной картинной галереи в Париже. Родом она из Одессы. Уехала в начале 20-х годов во Францию, познакомилась там со скульптором Майолем, стала его натурщицей и, как водится, любовницей. После смерти маэстро Дина проявила свою русскую смекалку – сумела не только оттяпать большую часть его работ, но и стать признанным экспертом «по Майолю». Теперь вот процветает – все Парижские маршалы ее знают, и терпеть не могут, уж больно крута.

Дина пришла ко мне в мастерскую с каким-то миленьким французским мальчиком, прихваченным ею из Парижа, как лекарство от смертельной скуки, внимательно просмотрела все мои работы, похвалила их, а затем спросила: «Нет ли у меня чего-нибудь еще, тоже в сюрреалистическом ключе, но в иной тональности?» Я, не долго думая, решил показать оставшуюся у меня работу Шемякина, и она ей понравилась. Узнав от меня об этом, Миша быстренько прискакал из Питера, и на «очной ставке» привел Дину в полный восторг: молодой французик был отправлен восвояси, а Дина начала «шлифовку» нового русского гения, то бишь, Миши Шемякина.

Сейчас он признанный корифей питерского авангарда и, по слухам, в Париж ехать собирается. Можно сказать, «слава Богу», а мне, персонально, «большое спасибо». Но вот «спасибо» я так и не услышал».