На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

И шутливые мысли перешли в крепкий сон.

IV

Капитон Иваныч несказанно грустил о своей племяннице, лишился сна, не ел и не пил и собирался снова слечь в постель.

На третий день по исчезновении Ули из его домика на Ленивке Капитону Иванычу стало так скучно, что он мыкался по всем горницам, не находя себе места. Ему казалось, что в домике как-то вдруг потемнело, точно будто солнце перестало светить. С исчезновением ясного личика Ули все в домике будто померкло.

На третий день Капитон Иваныч снова надел свою амуницию, т. е. новый сюртук, шпагу, новые сапоги. Затем взял топор и, ни слова не говоря супруге, сломал комод и достал свою новую шляпу.

Капитон Иваныч решился на отчаянный шаг, а именно: не ограничиваясь совещаниями с разными подьячими в канцелярии генерал-губернатора, идти к нему самому и броситься ему в ноги.

Когда Авдотья Ивановна увидала супруга снова в полной форме, в новом парике и чисто выбритым, она снова слегка смутилась, а когда Капитон Иваныч объявил ей, что идет просить лично фельдмаршала и жаловаться на нее, Авдотья Ивановна, в первый раз в жизни, уступила мужу. Она предложила ему обождать, обещала снова накопить двадцать рублей, истраченных уже ею из полученной от Алтынова суммы и, дополнив ее, снова купить Улю. Но Капитон Иваныч махнул рукой и вышел из дома.

Отчаянная решимость, которая была во всей фигуре Воробушкина, сделала то, что его в тот же день, тотчас по появлении в доме генерал-губернатора, допустили в приемную залу.

На счастье Капитона Иваныча, народу в приемной было очень мало, а Салтыков на этот раз оказался как-то понятливее обыкновенного.

Капитон Иваныч, смущаясь и робея, объяснил подробно фельдмаршалу свое дело.

Салтыков понял из его слов, что продана, как крепостная, девушка дворянского происхождения. Капитон Иваныч отчаянно и умышленно умолчал о том, что могло бы изменить все дело.

«Была не была», — думал он про себя.

Вдобавок, на счастье Капитона Иваныча, Салтыков вспомнил имя и фамилию Алтынова и, грозно подняв брови, выкрикнул на Воробушкина:

— Алтынов! отлично… добираюсь… Понял? давно добираюсь…

Салтыков обернулся к адъютанту и прибавил:

— Достань.

Адъютант вежливо сзади слазил в карман кафтана фельдмаршала, достал оттуда табакерку и подал начальнику.

— Выучись!.. — еще грознее выговорил фельдмаршал. — Говорю, так нельзя… Тычешь там пальцами…

И, обернувшись к Воробушкину, фельдмаршал прибавил:

— Осторожно, вежливо надо… Лазает с руками, будто медведь за медом в улей…

Понюхав табаку, фельдмаршал произнес глубокомысленно:

— В улей… А та Уля… Уля ведь, говоришь?

— Точно так.

— Уля, да… Те, те, те. Алтынов, так… Добираюсь, добиррраюсь… — вскрикнул снова фельдмаршал, подняв кверху сжатые пальцы с щепоткой табаку.

Это слово так громко огласило мраморную залу, так прогремело по всем карнизам, что двое гайдуков из передней выскочили в залу, не понимая хорошенько, что случилось.

— Ты кто? — продолжал фельдмаршал к Воробушкину.

— Отставной морского корабельного флота лейтенант Воробушкин.

Лицо Салтыкова вдруг почему-то просияло.

— Молодца! — проговорил он. — Под моей командой на суше бывал?

— Никак нет-с, не удостоился этой чести, хотя многократно просился, чтобы…

— Просился?

— Точно так.

— Стало быть, плохо просился… Фельдмаршал махнул головой адъютанту и прибавил:

— Достань.

Адъютант еще тише и почтительнее полез в задний карман фельдмаршала и шарил.

Фельдмаршал молча стоял, как начеку и будто прислушивался, как операция будет произведена — вежливо или невежливо.

Адъютант достал носовой платок и подал фельдмаршалу с почтительным поклоном.

— Ну! Вот! Отлично.

Фельдмаршал утер нос, обсыпанный табаком, передал и табакерку, и платок снова на руки адъютанту и прибавил, как команду:

— Клади.

И платок вместе с табакеркой снова исчезли в фалдах расшитого золотом и покрытого сплошь звездами и орденами мундира.

И герой, впавший в детство, тихо и осторожно двинулся по паркету к выходной двери, напутствуемый двумя адъютантами.

Через минуту его подсадили в карету, и фельдмаршал отправился делать визиты.

Капитон Иваныч почти бегом вернулся домой и, ворвавшись в квартиру супруги, закричал на весь квартал:

— В Сибирь тебя упрячу!.. сам фельдмаршал сейчас сказал — в Сибирь ее, треклятую бабу, чтобы не смела дворян продавать… Гроб тебе сколочу!.. три гроба сколочу!.. — вне себя кричал Воробушкин. — Три гроба… Три дна сделаю и три крышки наколочу сверху!.. костылями заколочу… колодезь целый выкопаю… на двадцать сажен под землей зарою!! Тьфу!.. — прибавил он, не находя больше слов.

И Капитон Иваныч чуть не вприпрыжку, забыв снять свой новый мундир и новые сапоги, опять ушел из дому.

Авдотья Ивановна в ту же минуту непритворно, напротив, очень ощутительно захворала.

Через час у нее уже сидела Климовна, и после нескольких минут совещаний вдова расстриги полетела в Лефортово на квартиру Алтынова требовать Улю назад за те же деньги.

В воротах дома Алтынова Климовна налетела и чуть с ног не сбила того же Капитона Иваныча.

Он был совершенно другой, смущенный, растерянный и, идя через двор, что-то бормотал сам себе.