. Вы отмахиваетесь от действительности гегелевской схемой – по примеру первоучителя славянофильства А. С. Хомякова. В действительности же налицо у нас беспомощный церковный Протестантизм, отрицающий церковность не догматически, но жизненно, вернее не умеющий реализовать ее в своей собственной жизни. Теперь, при отсутствии железного жезла, пасущего Церковь и ускоряющего «рецепцию» и облегчающего единство церковного самосознания, некоторая внешняя видимость единения поддерживается еще только сравнительной догматической спячкой. В XVII веке возбудился не догматический вопрос, но более посильный московскому обрядоверию вопрос о старых книгах, о перстосложении и прочем. И немедленно получился раскол, которого не могли подавить ни кострами, ни казнями, с которым не могла справиться даже железная рука самого Петра да и других царей. Раскол остается неизжитым и непреодоленным, как гигантский указательный перст бессилия нашего чувства церковности и до днесь. Ведь, в самом деле, не в старых же и новых книгах, не в этом, по существу, архаическом и невежественном вздоре здесь дело, а в том, что нет очевидных никаких сил ни на небе, ни на земле, которые могли бы сокрушить аввакумовское: Православие – это я, а все, что со мною несогласно, будь это Восточные Патриархи, греческая вера, есть поврежденное, ложное учение. И чем напряженнее эта энергия церковности, тем злее, ожесточеннее, упрямее раскол. Вот попробуйте, преодолейте раскол – не уступками и заплатками, компромиссами и ослаблением обеих сторон, словом, не в слабости, но в силе, тогда можете говорить гегелевские схемы. Раскол имеет корни в нашем церковном Протестантизме, вот его истинная причина. Хомяков еще похвалялся, что Протестантизм остановился перед границей русского Православия и не перешел ее. Какое понимание!
Светский богослов.
В отношении к русскому расколу дело обстояло совершенно иначе; основной факт здесь тот, что ни один епископ не остался в расколе, а известно, что ubi episcopus, ibi ecclesia[66] и Церковь, лишенная епископа, есть не Церковь, но раскол. Притом в настоящее время раскол рассматривается только как нарушение церковной дисциплины, непослушание; и клятвы 1666 года суть историческое недоразумение, которое должно быть улажено Собором.
Беженец
. Правило ubi episcopus, ibi ecclesia решало бы лишь в том случае, если бы епископу или даже их Собору и впрямь принадлежала власть вероучительного авторитета, но этого нет, и потому в Православии нет той силы, власти, авторитета, которым бы можно было сломить раскол, упрямое аввакумовское: Православие – это я. Если на стороне не-Православия, то есть никонианства, оказались все епископы, тем хуже для никонианства. Но такого догмата у Православия все-таки нет, чтобы все епископы в данный момент не могут быть охвачены ересью, если могут быть ею поражены даже Патриархи и высшие сановники Церкви. Ссылаться на то, что Господь этого не попустит, ибо врата адовы не одолеют, неубедительно, ибо нам неведомы пути Господни, и эта ссылка не выход из догматического затруднения. Вот и начинается, с одной стороны, погоня старообрядцев за иерархией, а с другой – обычный бред услужливой эсхатологии: близится конец мира и потому нет уже въяве истинной Церкви – беспоповство на эсхатологической почве. Но попробуйте справиться с этим бредом.
Светский богослов
. С бредом надо справляться не доводами, а бромом. С этим средневековьем лучше всего справится да уже и справляется просвещение.
Беженец
. «Просвещение» успешно справляется и с Православием, заменяя Символ веры коммунистической программой. А тем не менее нельзя отрицать, что в Старообрядчестве имеется колоссальная религиозная, скажу больше, церковная энергия, оно есть церковное движение, и оно представляет собою симптом православного церковного сознания. Старообрядческий раскол должен быть понят из природы Православия. Согласитесь, что на почве Католичества подобное движение было бы невозможно.
Светский богослов
. Что же вы забываете о Протестантизме, которого все-таки – прав Хомяков – нет и не было в Православии. Раскол это религиозное недоразумение, которое будет погашено временем и просвещением. Это плод московского невежества и деспотизма.