На пиру богов

Беженец. Все это так, но ведь любовь-то зовет нас к единомыслию, хотя in necessariis[70]. Но это же порождает и бессилие в действии, у нас нет и не может быть согласованного церковного действия, имеющего характер общественного почина и не отмеченного казенным штемпелем. Мне пришлось в этом отношении быть свидетелем одного неудавшегося, конечно, начинания и слышать о нем признания. Речь шла о вольной религиозно-философской школе, которую собирались создать некоторые друзья. Здесь они хотели соединить строжайшую и искреннейшую церковность и полную свободу научного исследования, широту современного сознания и подлинную научность изучения, почти что создать православный орден людей мысли и знания. Мысль прекрасная, своевременная, увлекательная, на которую можно отдать жизнь. И, однако, она почему-то внешне не удавалась, а затем и внутренне не удалась, раньше осуществления. В чем же дело? сил и средств не хватило? революция помешала? Было и это, но в этом явилась особая милость Божия, которая не попустила строить здание на песке. Внутреннее же противоречие, которое разъело бы это дело, в том, что эти люди, при всей своей церковности, трагически обречены были думать и сознавать, что Православие – это мы, мы вырабатываем и формируем православное сознание. И помимо внешнего конфликта с церковной властью, который был бы довольно вероятен, родилось бы неизбежно сознание этого внутреннего противоречия и, скажу не обинуясь, и этой лжи, разумеется объективной лжи, потому что субъективно это люди совершенно правдивые. Православие, как всякое веяние Духа Божия, может избирать себе носителей, и, может быть, и на самом деле таковыми были эти люди, но провозглашать это о себе, в этом самоутверждаться, безнаказанно не дано никому. А между тем эта безысходность трагическая, потому что начать какое-нибудь творческое и вместе церковное дело при православном анархизме можно только из себя, опираясь на себя. И это делают не только мои друзья с их всемирно-исторической (в их-то сознании) идеей, но и по-своему Новоселов в своей келий и Хомяков в своих заграничных брошюрах, где он ведь и формально говорит прямо от лица Церкви, от ее имени.

Светский богослов. Иначе и не может быть, каждый, кто служит истине, есть от истины и возвещает истину. Внешнего авторитета истина не знает и не признает, хотя бы даже нам и хотелось к нему прилепиться.

Беженец. Но если каждый считает себя в обладании истиной и говорит от имени истины, всякого инакомыслящего тем самым отлучает от истины, получается разброд.

Светский богослов

. Мы имеем положительное церковное учение – семи Соборов, догматы и каноны, Священное Писание и Священное Предание, так что неуместно изображать православных какими-то духоборами, квакерами.

Беженец. Но ведь разногласия возникают не относительно старых, сданных в архив вопросов, но относительно новых и спорных. Одним словом, при всяком таком случае трагически и закономерно получается неизбежный и неустранимый церковный Протестантизм. А это и есть то, что порождает паралич Православия, делает его хилым, расслабленным, неспособным к действию, пассивным, не давая ему вместе с тем преимуществ настоящего Протестантизма – полной свободы мнения. Итак, мой тезис: Русская, а вместе с ней и в лице ее фактически и вся Греко-российская Православная Церковь – в параличе. Болезнь эту верно, хотя и сам того не ведая, отметил Достоевский, но он, а за ним и многие, отнес это к внешнему положению ее в государстве после Петра, при синодальном строе, а на самом деле паралич этот в Московской Руси был нисколько не меньше. Паралич – это факт, по-моему, непререкаемый. Как его понять и где искать исцеления, об этом нужно думать и спорить.

IV

Светский богослов. Временные затруднения и нестроения в церковной жизни, естественные в революционную эпоху не идут дальше поверхности, и это вам угодно называть параличом. Между тем тело Церкви крепко, здорово и упруго, и свою жизненную силу являет именно в эти скорбные дни, вопреки всем ожиданиям врагов Церкви и карканьям ее критиканов. Церковь цветет

духом ныне, в гонении, вот что надо сказать и что скажет наверно будущий ее историк.

Беженец. Здесь мы действительно по-разному видим. Разумеется, Русская Церковь живет, потому что она есть истинная Христова Церковь, точнее, часть ее, живет своей внутренней благодатной жизнью, сверхчеловеческой силой, но боюсь, что собственная жизнь Русской Церкви, человеческое Ее начало, поражена не внешним только параличом, вследствие отсутствия твердой власти, но и внутренним, молекулярным, так сказать, параличом. Парализована ткань тела церковного, ослаблена деятельность всех главных органов. Одним словом, это расслабленный, которому не сказано еще: возьми одр твой и ходи. И как это умели иногда видеть и со стороны: почитайте письма Пальмера к Хомякову (которые, к слову сказать, куда сильнее, интереснее, убедительнее хомяковских ответных).