На пиру богов

Приходский священник. Я далек от этой мысли и вообще вижу в этой черте не вину, а рок, трагическую обреченность, как ни мало кажется «батюшка» подходящим для трагических ролей. Повторяю, я знаю русского священника. И знаю то, что он сознает в себе священника, силою Святого Духа тайнодействующего, и в этом сознании он церковен в полной мере, есть Церковь как сосуд даров благодатных. Еще бы! Без этого сознания и знания разве можно быть священником! Впрочем, об этом не надлежит и распространяться, да это и само собой разумеется, иначе-то не была бы и Церковь. Но в том-то и дело, что чувство церковности имеет несколько измерений, и если по глубине и, так сказать, интимности переживания Церкви русское Православие вполне здорово, жизненно и мощно, было, есть и пребудет, то в отношении других измерений оно парализовано, и главным образом – в отношении

вселенскости Церкви, во всем мире единой и собранной и против всего мира единством своим воинствующей. Этого чувства нет, и это я называю параличом. У нас основное чувство Церкви – поместность, провинциализм, распыление. Собственно говоря, настоящей и единственной реальностью церковной у нас является приход, за пределами которого существуют другие приходы. Склеить эти ячейки воедино затруднительно уже в пределах благочиния, во всяком случае эта склейка – внешняя, не сознания, но подчинения. В отношении к епархии и архиерею это усиливается, а целого, даже Поместной Церкви, мы уже и не чувствуем, а знаем только как приказание начальства. Потому Всероссийский Собор явился таким радостным торжеством для многих своих участников, что на нем впервые живо почувствовали всероссийскую

Церковь, но это чувство столь же быстро и погасло с разъездом. Но уже никакого вселенского чувства Церкви, этого шестого чувства кафоличности, у нас нет. Это я утверждаю совершенно категорически. И чтобы это понять яснее, сравните вы самосознание любого католического ксендза (правда, я мало их знаю практически): для него церковная реальность не существует вне католической, олицетворенной в Папе, он в своем приходе чувствует себя воином действительно единой Церкви, он делает одно дело со всеми, можно называть это ультрамонтанством и клерикализмом, но на самом деле это и есть живое чувство Церкви, которому вовсе не противоречат поместные интересы, но без которого наша Церковь остается в параличе.

Светский богослов (перебивая). Так позвольте вам сказать, что я вовсе отрицаю и это шестое чувство, и это клерикальное измерение Церкви, свойственное Католичеству: Церковь есть союз единства в любви и наше православное чувство содержит все измерения.

Приходский священник. Значит, вы отрицаете воинствующую и видимую Церковь. Но позвольте мне договорить. Это отсутствие церковного сознания делает наше священство парализованным, безвольным, бессильным и одиноким при перенесении страшных ударов и бурь. Этого чувства, несомненно, не было и не могло быть в эпоху языческих гонений, потому что тогда было не разрушено единство Церкви. И отсюда проистекает наша

пассивность, которая есть основная и роковая черта Православия, хотя иногда оно смешивается со смирением и кротостью. Это великие добродетели, но лишь при наличности другой, не менее основной: ревности – эту ревность, когда видят и у других, например у католического духовенства, клеймят ее иезуитством и совратительством и всячески, не думая лишь о том, какую преданность святому делу нужно иметь, чтобы неизменно и настойчиво целые века, из поколения в поколение хотеть

одного и того же; уметь хотеть – этого-то у нас и нет, это есть человеческое проявление церковного паралича, духовной пассивности, монастырского характера христианства. Монастырь живет, заключенный в свои стены, он принимает в него приходящих, согревает и окормляет их, но затем отпускает их в это мирское море. Подобным же образом и наш клир: он принимает приходящих в храм и окормляет молящихся, но он не принимает ответственности за всю их жизнь и за всю жизнь всей Церкви, его действия суть отдельные разрозненные акты, которые изнутри, в глубине, благодатно церковны, но на исторической периферии вялы и безвольны, ибо несвязны. Волевой и активный характер католического священства и пассивный и безвольный – православного слишком ярко различаются между собой, и обычно у нас с брезгливостью и отвращением отмахиваются от «иезуитизма», вместо того чтобы задуматься об этом и взглянуть шире на свои собственные свойства: безволие, бессилие, беспомощность, с которыми повелительно требует бороться наша современность под угрозой исторической смерти.

Светский богослов. Все это туманно, но пахнет клерикализмом, который все равно не помрет.