На распутье

Князь Федор Иванович Мстиславский, узнав о пострижении Шуйского, немедля послал своего лазутчика к гетману Жолкевскому, бывшему уже в семи верстах от Москвы на Хорошевских лугах, — просил его опередить самозванца, идти сей же час, не мешкая в столицу. Князь не принял совета Гермогена избрать царя из бояр: ни Василий Голицын, ни тем более юный Михаил Романов^{34}, сын Филаретов, не находили поддержки у князя Федора Мстиславского. Сам же он не давал согласия принять венца, боялся междоусобицы и зависти между боярскими родами. «Кто тут из наших годен учинить порядок? — думал, тяжело вздыхая, князь. — Видит Бог, хочу Русской земле добра. Но вывести ее из тьмы, видно, волен не наш доморощенный…» Душа князя Федора Ивановича Мстиславского, отпрыска Гедиминовичей, тянулась к костельному звону и к островерхим замкам литвинов, где все было размеренно, успокоенно и расчетливо. Шла долгая тяжба за то, чтобы королевич Владислав принял православную веру, и смягчить упрямство патриарха не удавалось.

Самозванец из Коломны наконец двинулся на Москву, но рать Ивана Салтыкова, находившаяся под началом Жолкевского, отбила его приступ. Царишка и Марина уползли в Угрешскую обитель — за старые монастырские стены, под охрану перекинувшихся на сторону вора казаков Ивана Заруцкого. Самозванец был взбешен: власть из рук вырывал подлый Сигизмунд со своим щенком!

— Надо послать к Жолкевскому Сапегу, посули им золота, — посоветовала «царица».

Сапега тут же был вызван в «ставку». Вор скрипел пером, когда знатный шляхтич с надменным видом вошел в горницу.

— Вот грамота, которую ты свезешь к Жолкевскому, пускай Сигизмунд подавится моим золотом.

Вор обещал королю чистоганом триста тысяч да еще десять лет в казну Польши каждый год поставлять по три тысячи злотых и его сынку — по сто тысяч! К ногам короля вор обещался бросить Ливонию, а также и саму Швецию.

Через день явились послы, от имени короля объявили, что, если самозванец будет смирным, отдать в удел лишь Самбор или Гродно с дозволения Речи Посполитой, а о России он должен забыть, бо она уже царство Владислава.

— Так скажите псюхе Жолкевскому, — гневно выкрикнул, хватаясь за пистоль, самозванец, — что я не побрезгую жить в мужицкой избе, но не попрошу милости у Сигизмунда!

Разъяренной тигрицей в горницу влетела Марина. Сунула крепко сжатый кулачонко под нос гетмановскому послу:

— Вот вам ответ! Пусть Сигизмунд отдаст царю Димитрию Краков, и то еще мы посмотрим!

Шляхтичи вернулись к гетману ни с чем.

…Пятого августа 1610 года состоялась встреча близ Новодевичьего Мстиславского с гетманом. Князь, снарядив богатый стол в доме надежного купца, встретил Жолкевского как желанного спасителя. Федор Иванович даже прослезился, гетман, со своей стороны, тоже выказал большую радость.

— Тебя, князь, наияснейший король и рыцарство чтут больше всех: ты за свою к нам дружбу и раденье получишь много милостей, — заверил гетман.

— Я рад служить великому королю. Вся проволока, пан гетман, из-за патриарха. Старик зело неумолим! Он согласится венчать на царство королевского сына, если тот примет греческую веру и женится на россиянке.

Жолкевский сказал:

— Если королевич будет царем и по совести будет иметь желание и польза государства того потребует, то он может переменить веру, иначе нельзя насиловать совесть!

— Тогда Гермоген согласия не даст.

— Не проще ли, боярин, удавить старика?

— За Гермогеном — все земство. Такое подымется, не приведи Господь!..

Патриарх, а за ним духовные, упорно требовал: «Если королевич крестится и будет в православной христианской вере, то я вас благословляю, если же не крестится, то во всем Московском государстве будет нарушение православной христианской веры, и да не будет на вас нашего благословения».

Доселе брала верх сторона Ляпуновых и Василия Голицына, не желавших видеть на троне ни Шуйского, ни самозванца, ни ляхов: они хотели своего царя.

Дума послала грамоты от имени бояр, стольников, людей приказных и воинских, стряпчих, дворян, боярских детей, купечества, где заявляла, что-де Шуйский ушел с трона по доброй воле, сложив с себя царство, дабы не изгубить государство, а Москва целовала крест на том, чтоб не подпасть ни под королевского сына, ни под вора, а всей землей избрать на царство русского самодержца.

Но в сих ужасных обстоятельствах превозмогла другая сторона, приверженцев королевича Владислава. Семь правящих бояр — глава Думы Федор Мстиславский, Иван Воротынский, Василий Голицын, Иван Романов, Федор Шереметев, Андрей Трубецкой да Лыков Борис сели, вознесенные смутой, у кормила государства. «Слыхано ли дело, куда ж многошубники заведут?» — кряхтели те, кто подальнозорчей.

Семибоярщину стало лихорадить с первого же дня^{35}. Москву обложили со всех, считай, боков. Гетман Жолкевский в союзе с войском Валуева стоял с солидной армией уже под столицей, перерезав западные пути. Тушинский вор стянул свои силы в окрестности Москвы, пробрался уже в Замоскворечье. Ян Сапега, служивший самозванцу, с яростью кинулся на Серпуховские ворота.