На рейде "Ставрополь" (СИ)

Поднявшись с постели, Грюнфильд до самого рассвета, часа три, метался по тесной каюте от одной переборки к другой. Он понимал: именно сегодня он обязан принять решение, которое должно определить дальнейшую судьбу "Ставрополя" и его экипажа. Разговор с Лаврентьевым, известие об утверждении белых на Дальнем Востоке, большевики на судне, - все это подействовало на него самым угнетающих образом. К тому же он давно обратил внимание на то, что портовая полиция начала без всякого стеснения регулярно заворачивать к берегу джонки китайцев, пытавшихся, как и раньше, доставлять на борт "Ставрополя" провизию и воду в обмен на спички и мыло. Вчера он умышленно не стал говорить об этом Цзяну: хотелось убедиться самому в неправомерности действий местных властей по отношению к русским.

Сейчас все это переросло в абсолютную уверенность в том, что их намерены заморить голодом, уничтожить физически. Китайцы, видимо, начали всерьез опасаться конфликта с меркуловцами - те могли предъявить счет, в связи со своим упрочением, за оказанный, хоть и невольно, приют русскому мятежному судну.

За надраенным до желтого блеска кольцом иллюминатора уже давно серело, а капитан все ходил от переборки к переборке, не в силах принять никакого окончательного решения. Он понимал: нельзя сегодня показываться на люди, не имея своего твердого мнения о вчерашних событиях. И зачем только пошел он на поводу у команды, зачем снялся несколько месяцев назад с владивостокского рейда? Мысль о том, что, как явствовало из перехваченной радиограммы, примеру "Ставрополя" последовал "Кишинев", не только не облегчала страданий, но, наоборот, усугубляла их. Генрих Иванович понимал: не сделай подобной глупости в свое время он - ее не сделали бы и другие. Значит, именно он поставил под удар не только себя и свой экипаж, но и капитана и экипаж еще одного парохода Доброфлота.

Застонав на своей койке словно от приступа острой зубной боли, Грюнфильд повернулся на спину, закрыл глаза. И вдруг у него мелькнула мысль ясная и простая, как дважды два - четыре. Несмотря на всю ее тягость, Генрих Иванович даже вздохнул от облегчения: да, это был единственно возможный выход из создавшегося положения! Он один во всем виновен, ему одному и отвечать за свои действия. Надо поднимать пары, сниматься с якоря и все-таки возвращаться во Владивосток с покаянием, взяв на себя вину за побег. Повинную голову меч не сечет. Ну, а коли и отсечет, то и тут сомневаться не приходится: капитан - единоначальник на судне, команда просто выполнила его указания. Ценою одной его жизни есть еще возможность спасти десятки жизней других людей... Вот он, единственно возможный выход!

Грюнфильд встал, застегнул крючки воротника: уже утро. Взглянул в зеркало: подчиненные не должны видеть и следа растерянности на лице начальника, иначе они просто перестанут ему доверять. Остановившись перед порогом каюты, он набрал полную грудь воздуха и собрался уже выйти на палубу, как произошло нечто, совершенно не входившее в его планы. В дверь сильно застучали, и, услышав торопливый ответ капитана, голос подвахтенного Якобсона с нескрываемым ликованьем прокричал:

- Генрих Иванович! Скорее к нам!

- Да что еще случилось? - побледнел было Грюнфильд, появившись перед матросом.

- На рейд "Кишинев" пришел! - прокричал Якобсон. - Уже и якорь, черти полосатые, отдали! Смотрите, смотрите же!

Генрих Иванович, ощутив вдруг неприятную дрожь в ногах и ничего не ответив гонцу, поднялся на мостик.

Черная смерть

Едва только Грюнфильд отдал команду спустить шлюпку, чтобы немедленно нанести визит своему старинному приятелю, капитану "Кишинева" Генриху МартыновичуГросбергу, как раздался голос вахтенного:

- На "Кишиневе" сигнальщик!

Генрих Иванович поднес к глазам бинокль: сигнальщик на корме "Кишинева", подняв кверху вытянутые руки с флажками, описывал ими широкие полуокружности: "Внимание!", "Внимание!". А затем начал быстро передавать с помощью семафорной азбуки какое-то длинное сообщение. Из букв складывались слоги, из слогов - слова, из слов - предложения. И их страшный смысл капитан "Ставрополя" даже не осознал сразу до конца.

"На борту - вспышка легочной чумы, - передавал сигнальщик. - После смерти пассажира-китайца, следовавшего с нами после долгой стоянки из Хакодате, умерло еще девять матросов и механик. Просим до окончания карантина не поддерживать с нами никаких непосредственных контактов. Подписал Гросберг".