На ржевских берегах

Стас открыл глаза. Он лежал на панцирной сетке кровати в какой-то комнате. Где он? Стас приподнялся на локте и огляделся. Два ряда по три таких же койки. Его соседом был мужик средних лет с перебинтованной головой и подвязанной к шее рукой. Он сидел на краю своей кровати и смотрел на Стаса несколько секунд, не мигая, а потом по его небрежно выбритому лицу скользнула улыбка.

– Очухался, малец! – зазвучал хрипловатый баритон соседа. – Молодец! Жизнь-то как хороша, чуешь?

Стас снова опустился на подушку; невыносимо болела голова и слегка подташнивало.

– Чую, – кротко согласился Стас и покосился на лежащее с другой стороны бессознательное и плотно забинтованное тело.

– Как звать? – продолжил мужик разговор после небольшой паузы.

– Стасом, вроде…

– А я Василий Николаевич! Для тебя можно просто дядя Вася.

– Где мы? – спросил Стас.

– В прифронтовом госпитале, – охотно пояснил дядя Вася и поправил свои повязки.

Стас лежал молча несколько минут, пытаясь собрать раздробленные мысли, воссоздать в голове более-менее реалистичную картину происходящих событий. Но ничего решительно не получалось. В эту секунду вся жизнь Стаса представляла собой мешанину из серых бессмысленных образов и звуков.

– Как я сюда попал? – снова спросил Стас и повернулся набок, лицом к собеседнику.

– Почем я знаю? – пожал плечами Василий Николаевич. – Разведчики привезли тебя на машине часа три назад. Говорят, из танка достали. Везучий, говорят, оказался. Экипаж того…А ты вот живой.

Стас вздохнул и прикрыл глаза.

– Да ты не дрейфь! – подбодрил его дядя Вася. – Сам-то откуда, помнишь? Где мамаша твоя?

– Нет… Не помню ничего.

– Да уж… – вздохнул дядя Вася. – Шваркнуло тебя сильно, видать. Но ничего, потом память вернется. Так бывает!

Повисло неловкое молчание. Где-то во дворе тарахтел дизель, в глубине здания слышались голоса, иногда чьи-то стоны. Нет-нет, да вздрагивало здание от проезжающей мимо тяжелой техники, дрожали стекла, заставляя мелкие капли измороси сбиваться в крупные, а те в свою очередь стекали вниз длинными извилистыми ручьями. Пахло железом и лекарствами. Василий Николаевич улегся на свою кровать и мечтательно произнес, ни к кому не обращаясь: «Сейчас ужинать позовут…»

За окном едва заметно смеркалось. Хмурый, дождливый день подходил к концу.

«А я вот в тридцать девятой армии командиром взвода был, – снова заговорил дядя Вася. – Мы в окружение попали под Осугой. Сейчас ещё много там наших осталось. Их фрицы по болотам да по лесам теперь гоняют. Почти всех перебили, сволочи… – Глаза его блеснули, а голос дрогнул. – Мы с моими ребятами под минометы попали, когда на прорыв шли. Там меня и зацепило. Знаешь, на войне ведь некоторые вдруг сволочами становятся неимоверными… – Дядя Вася нагнулся над проходом между кроватями, словно хотел прошептать Стасу на ухо нечто очень важное: – Вот в мирное время он на тракторе пашет, семья у него, соседям он улыбается, все чин-чинарем.

Но отправляют его в самое жарево, тут-то он и спекается. Причем неважно, коммунист он там или верующий, образованный или деревенщина неотесанная. Понимаешь, тут, мне кажется, дело в нутре человека. Банально звучит, конечно. Но под пулями, под смертью это вдруг очевидно проявляется, будто сбрасывается с личности мусор всякий, шелуха, что на него при мирной жизни наросло. И такие у меня во взводе были пару человек. Да и в любом другом, думаю, наберется. Надежды на таких – никакой! Шкуру свою спасут, а то и по глупости погибнут и других на погибель оставят. Самое страшное, когда такие сволочи в командирах ходят. Это вдвойне страшно. А есть и хорошие товарищи. Бывает наоборот – жизнь она странная штука – при жизни он сволочь-сволочью, а как в бой – так самый надежный человек. Тебя от пули закроет, раненого с поля вытащит, огонь на себя вызовет».

Василий Николаевич помолчал немного, словно заново вспоминая и переживая те события. Потом со вздохом продолжил: «Меня, когда контузило, парнишка один из моих почти пять километров на себе тащил! А двое, вот, которых я мужиками считал, разбежались кто куда. Оружие побросали и стрекача…Страшно конечно было, не спорю. Когда смерть воет над головой, а ты бежишь и думаешь – твоя или нет. Говорят, свист своей мины нипочём не услышишь, а мне плевать было. Да и оглох я тогда, бежал, пока не накрыло. Со всего взвода нас пятеро и осталось. Одного осколками сразу насмерть посекло, а меня взрывом пришибло. Очухался только, когда уже до своих рукой подать было. Пацан тот чуть постарше тебя, Гошей звали его. Он меня в чувство и привел. Умираю я, говорит, уходите. Смотрю, а у него два пулевых в груди. Спрашиваю, мол, а где остальные? А он улыбнулся так грустно. «Убежали, дядя Вась!»– сказал только, рукой махнул и умер. На руках у меня. А я лежал ещё часа два – пошевелиться не мог, так меня припекло. Только услышал речь немецкую рядом, сразу силы откуда взялись. Ну, думаю, хрена вам я достанусь. И пополз. Потом смутно, вот, помню. Снова сознание потерял, очнулся уже в госпитале.