На ржевских берегах

Две недели уже тут, намаялся от безделья, на фронт хочу. Завтра врачи выписать обещают. Я сразу на передовую в тридцатую армию хочу. Они на Ржев наступать скоро будут, тут в тылу такая подготовка идет! Танки и пушки каждый день, подвозят, я такого количества отродясь не видывал! Ох, думаю, врежем мы в этот раз фрицам по заднице крепко! А я за Гошу-то ещё десяток положу, ох, положу, а то и сотню…»

Дядя Вася перевёл дух, сглотнул. Он хотел рассказать ещё что-то, но тут из-за дверей громко позвали на ужин.

Василий Николаевич вздохнул и хлопнул себя по колену. «Ты не дрейфь, Стас, – негромко проговорил он. – Образуется всё. Сейчас сестричка навестит, покормит. А я вернусь скоро». Он вышел, и в палате снова повисла тишина. Стас лёг на спину и уставился в потолок. Рассказ дяди Васи прочно засел в голове, воображение то и дело рисовало картины боя в лесу. Сейчас, в эту минуту где-то там, на передовой шла война. Кто-то очень злой – Стас был уверен в этом – засел там, в Ржеве, в городе, название которого было почему-то очень знакомым, даже родным. И этот кто-то очень злой убивал добрых людей, таких как Гоша. Целью врага был и раненый солдат на соседней койке, и дядя Вася, и даже сам Стас. И нужно любой ценой остановить это беспощадное зло. Стас зажмурился, вцепился в одеяло. Он должен быть сильным, он должен быть смелым, похожим на погибшего Гошу. Только так – Стас осознал это предельно ясно – можно было выжить и победить. Только так можно было вернуть самого себя. Нужно набраться мужества, побороть боль. И постараться всё вспомнить.

* * *

Лёха ужасно хотел есть. Но приходилось терпеть и молча резать мелкую прошлогоднюю картошку, мягкую, морщинистую, с длинными белыми ростками. Бабка Аграфена возилась возле печки, запекая травяные лепешки – их будущую добавку к скудному ужину. Невысокая, жилистая бабулька на удивление ловко справлялась с противнями, ухватами, успевая подбрасывать в печку дров. Ее собранные в пучок седые волосы поблескивали в красном свете керосиновой лампы, будто украшение «дождик» на новогодней елке. Проеденный в нескольких местах молью шерстяной платок был накинут поверх простого суконного платья.

Лёха огляделся. Кроме печки, обстановка деревенской избы могла похвастаться разве что большой скамейкой вдоль стены, стоящим возле окна деревянным столом, покрытым истёртой матерчатой скатертью неопределенного цвета, да массивной кроватью, которая располагалась сразу за печкой. Все это неожиданно стало прибежищем для Лёхи, когда старушка нашла его, привела в чувство и помогла добраться до своей лачуги, стоящей на окраине деревни.

– Что, начистил что ли? – Говорила баба Граня немного шепелявя. – Тащи сюда, похлебку сварим. Давно ел-то?

– Не помню уже. Дня два назад, наверно.

Желудок Лёхи призывно заныл, голод заставил забыть даже о саднящем рассечении и жуткой головной боли. Последней его едой, как он помнил, были пиво и сардельки. Все это осталось где-то далеко-далеко, в неведомых, недостижимых далях Мира, так дерзко подшутившего над ним и остальными ребятами. Мысли вернулись к моменту, когда Вику тащил тот худощавый немец. Что они с ней сделали?! В неведении оставалось место надежде, пусть маленькой, но такой желанной. Сердце защемило, гудящая пустота подкатила комом к горлу. Одно лишь воспоминание о собственной беспомощности бросало Лёху в дрожь. Если бы он мог снова вернуться туда! Он должен был хотя бы попытаться защитить Вику, увести её, убежать! Но теперь оставалось лишь кусать губы от досады и злости на самого себя. Как только будут силы, решил Лёха, он обязательно сходит к тому месту. Нужно найти Вику, выяснить, что стало с ней. Потом найти Стаса. Если тот ещё жив.

«Задремал? – спросила Аграфена. – Сейчас есть будем, погоди ж, только повязку тебе сменю, вона просадило как всю…» Баба Граня сняла повязки, скинула набрякшие от крови тряпки в угол, приложила какие-то припарки и забинтовала снова. Потом придвинула Лёхе тарелку. В тарелке было налито нечто, отдаленно напоминающее картофельный суп-пюре, рядом на деревянной доске покоилось несколько лепешек – мечта любого вегетарианца. Лёха вдруг понял, что не испытывает никакого отвращения к убогой пище, хотя примерно знал, из чего она была приготовлена. И он принялся за трапезу.

С едой Лёха покончил быстро. Баба Граня сидела на другом конце стола, подперев голову рукой, и смотрела вроде бы и на него, а вроде куда-то вдаль.

– А вы что же? – спросил он.

– Да ты на меня не смотри! – замахала руками баба Граня. – Это тебе силы нужно вернуть. А я старая, мне много не надо. Я позже поем, у меня осталось в котелке чуть. Я на тебя засмотрелась просто, да вот, своих и вспомнила. Деда-то моего ещё нонче при первом бое шальной пулей убило. Сына старшого в армию давно уж забрали. На него и похоронка пришла… Под Вязьмой он лежит, Серега мой… Жена его с сыном в эвакуации, а младшой, Пашка, в партизаны подался.

Аграфена осеклась на секунду исподлобья глянула на Лёху.