На службе зла

Он вывел на дисплей фото Брокбэнка, переснятое с компьютера Хардэйкра, и через стол передал свой мобильный Робин.

Робин принялась разглядывать длинное, смуглое лицо под густой копной волос, необычное, но не лишенное привлекательности. Слово читая ее мысли, Страйк сказал:

– Сейчас он не так хорош. Тут он снят при поступлении на военную службу. Теперь у него одна глазница утоплена и ухо деформировано.

– Какого он роста? – спросила Робин, вспоминая курьера с зеркальным щитком, возвышавшегося над ней у подъезда.

– Моего или чуть повыше.

– Говоришь, вы познакомились в армии?

– Так точно, – подтвердил Страйк.

Она уже подумала, что на этом рассказ будет окончен, но сообразила, что Страйк попросту выжидает, когда пожилая пара, медлившая в поисках свободных мест, отойдет подальше. Потом он продолжил.

– Брокбэнк был майором, служил в Седьмой бронетанковой бригаде. Женился на вдове погибшего однополчанина. Взял ее с двумя маленькими дочерьми. Потом у них родился общий ребенок, мальчик.

Факты, освеженные в памяти после знакомства с личным делом Брокбэнка, лились свободно, но Страйк, по правде сказать, никогда их не забывал. Это дело было из разряда тех, что преследуют тебя всю жизнь.

– Старшую падчерицу звали Бриттани. Когда ей исполнилось двенадцать лет, она призналась школьной подружке в Германии, что подверглась сексуальному насилию. Подружка рассказала своей матери, а та написала заявление. Нас вызвали для расследования… сам я с ней не беседовал, для этого прибыла женщина-офицер. Я только отсматривал запись.

Его убило то, что девочка старалась вести себя собранно, как взрослая. Она была в ужасе от того, что ожидало их семью в результате ее болтовни, и пыталась взять свои слова обратно.

Нет, естественно, она не говорила Софи, что он грозился, если она на него донесет, убить младшую сестренку! Нет, Софи, строго говоря, не лгала – она просто пошутила, вот и все. Она спросила у Софи, как можно избавиться от ребенка, потому что… потому что ей стало любопытно: всех девочек интересуют такие вопросы. Нет, конечно, он не говорил, что искромсает мать на куски, если та проболтается… а что нога? А, вот здесь… ну, это тоже шутка… все это шутки… он говорил, мол, у нее из-за того шрамы на ноге, что он, когда она была маленькая, чуть не отрезал ей ногу, но вошла мама и увидела. Он сказал – вот спросите у мамы, – что это ей наказание, чтобы впредь не топтала его клумбы, но это, конечно, была шутка. В раннем детстве она запуталась в колючей проволоке и сильно порезалась, когда пыталась высвободиться. Вот спросите у мамы. Никого он не резал. Разве папочка стал бы ее резать? Да ни за что.

Невольная гримаса, с которой она произнесла «папочка», до сих пор не шла у Страйка из головы: девочку словно заставили под страхом наказания проглотить сырые потроха. В двенадцать лет она уже понимала: для ее родных жизнь будет сносной лишь в том случае, если она прикусит язык и будет безропотно сносить все, чего он от нее потребует.

Страйк с первой встречи невзлюбил миссис Брокбэнк. Тощая, густо размалеванная, она, вероятно, тоже была своего рода жертвой, но у Страйка сложилось впечатление, что она умышленно отдала на растерзание Бриттани, чтобы спасти двоих младших детей, что сознательно закрывала глаза на длительные отъезды мужа вместе со старшей дочерью, что в своем решении отгородиться от правды превратилась в соучастницу. Брокбэнк пригрозил Бриттани: заикнись она о том, что он проделывает с ней в машине, в окрестных лесах и в темных переулках, он убьет мать и сестру. Покрошит их всех на кусочки и закопает в саду. А потом заберет с собой Райана – младенца-сына, единственного, кто представлял для него хоть какую-то ценность, – и увезет туда, где их никогда не найдут.

«Да это же просто шутка! Я ничего такого не имела в виду».

Тонкие пальцы подергивались, очочки сползали набок, ноги не доставали до пола. От медицинского осмотра она отказывалась наотрез и так и продолжала отказываться, когда Страйк и Хардэйкр явились домой к Брокбэнку для задержания.

– При виде нас он впал в ярость. Я изложил ему цель нашего прихода, и он бросился на меня с горлышком от разбитой бутылки. Я его вырубил, – без тени бравады поведал Страйк, – но совершенно напрасно. В этом не было необходимости.

Он никогда еще не признавался в этом вслух, притом что Хардэйкр (который всецело поддерживал его в ходе расследования) тоже об этом знал.

– Раз он бросился на тебя с горлышком от бутылки…

– Я мог бы отобрать у него «розочку», не причиняя телесных повреждений.

– Но по твоим словам, это здоровенный…

– Он был порядком пьян. Я мог бы скрутить его, не избивая. Тем более что Хардэйкр находился рядом – двое против одного. По правде говоря, я был рад, что он на меня бросился. Я сам хотел ему врезать. Правым хуком вырубил его подчистую… из-за этого он вышел сухим из воды.

– Вышел сухим…

– Был оправдан, – сказал Страйк. – Вчистую.

– Как же так?

Страйк отпил кофе; взгляд затуманился от воспоминаний.