На суровом склоне

«Лишить всех прав состояния и приговорить к смертной казни через расстреляние».

Адвокат сказал Софье Павловне, что в течение двадцати четырех часов ее муж может ходатайствовать перед Ренненкампфом о замене смертной казни каторжными работами.

Свидание не было разрешено, но ей предложили написать мужу письмо. Она набросала несколько отчаянных, умоляющих строк. Ответа от мужа не было.

Адвокат сказал ей, что доктор Френкель отказался просить Ренненкампфа о милости.

2

Гонцов то и дело выходил на крыльцо поглядеть, не идут ли товарищи. Но кривая окраинная улица была пустынна. Все казалось мирным вокруг. Во дворе Альтшулера стояли наготове розвальни, обе лошади — не из альтшулеровских тяжелых ломовых, а сильные, быстрые кони, приведенные товарищем Альтшулера по извозу, угрюмым цыгановатым Сидором.

Когда Альтшулер сказал, что надо отвезти в Куэнгу «своих людей», Сидор хорошо понял, о ком идет речь, и ответил: «Подумаю».

Он действительно подумал: отдать лошадей — это поминай как звали, обратно не получишь! И решил свезти людей сам.

Опасность этого предприятия не остановила, а, скорее, подхлестнула Сидора: в молодости он был парень ушлый и не в ладах с полицией по части конокрадства. Потом Сидор остепенился, завел свой извозный двор, женился на дочке церковного старосты. Но временами тоска одолевала его. Он уезжал из Читы, пропадал месяц и два, возвращался оборванный, веселый, рассказывал небылицы.

Сидор и не помыслил отказать Альтшулеру. Ему было лестно услужить таким людям. Кроме того, извозчики отвернулись бы от него. Первый — Альтшулер, которого Сидор уважал. Он также не подумал поручить отвезти людей одному из своих артельщиков, рассудив, что у них «кишка тонка для этих дел».

И сейчас он сидел со стариком за столом, уставленным для прощания всякой всячиной, и пил «казенку», запивая домашней наливкой. Старик не отставал.

Стакан Гонцова стоял нетронутый, и хозяин не выдержал.

— Послушайте, Алексей Иванович, — рассудительно начал он, — или они уже в пути сюда, так чего вам беспокоиться, чего? Или что-нибудь случилось — так вы все равно не поможете. Выпейте же стопку. Кроме того, я послал племянника Яшу посмотреть, что делается в городе, что.

Гонцов сел за стол. Ему сразу вспомнилось, как они сидели за этим же столом неделю назад, как плакала Фаня, уезжая. И как ее отец, сердито поглядывая на Гонцова из-под нависших бровей, говорил ей: «Ты же едешь до тети в Иркутск, а не в Америку. Чего ты плачешь, чего?»

— За хороший конец — всему делу венец! — подумав, провозгласил Сидор и чокнулся со стариком и с Гонцовым.

— Чтобы все были живы-здоровы! — пояснил Альтшулер. Они выпили.

На крыльце быстро, дробно прозвучали шаги.

— Яша, — успокоительно сказал старик.

— Уезжайте! — закричал Яша с порога. — Григоровича забрали. И Кривоносенко тоже! Всех забирают. В слободке сплошь обыск идет! Уезжайте скорее!

— Что ты кричишь, Яша? Видишь, люди уже едут, — одернул его старик.

Сидор погладил черную бороду, поблагодарил за хлеб-соль и вышел во двор к лошадям.

Старик обнял Алексея, слезинка в его глазу уколола Гонцова. Уезжать одному, без Костюшко, без товарищей?

Старик подтолкнул его к двери:

— Раз уж так получилось, спасайте свою голову, Алексей Иванович! Она еще пригодится.

Гонцов уселся в сани.

— До свиданьица! — по-сибирски крикнул он стоявшим во дворе старику и подростку.

Кони живо взяли пригорок. Дорога бараньим рогом загнулась, огибая сопку. Снег, смешанный с песком, полетел из-под копыт. Ночь была на исходе. Месяц утлой лодчонкой нырял в седых бурунах облаков.

Проскочили пустынную окраину. Одинокая свеча мерцала в чердачном окне, как чей-то настороженный глаз. «Я вернусь!» — сказал ей Гонцов. Он забыл завязать башлык, ветер свистел у него в ушах, вышибая из глаз слезу. «Я вернусь!» — кричал он ветру.

Милый, ставший родным город уходил, таял в предрассветном мраке, свистом ветра, скрипом снега под полозьями прощался по-сибирски: «До свиданьица!»

Слезы текли по щекам Гонцова то ли от ветра, то ли от душевной муки.

Конный патруль показался впереди.

«Проскочим?» — глазами спросил Сидор.

Гонцов кивнул головой.

— Стой! Стрелять буду! — раскатилось вслед.

«У-у», — подхватил ветер.

Долго ничего не было видно, кроме пологой сопки со светлеющей вершинкой, похожей на сияние у святых на иконах. Потом темная, смутная, без огней, деревня выросла впереди.

Издали казавшаяся сонной, она жила непривычной, тревожной жизнью: оседланные кони у заплотов, огни в окнах, солдаты в косматых папахах повсюду.

— Казаки! — Сидор протянул вожжой лошадей. Они вынесли сани за околицу.

Спустя немного Гонцов обернулся. Еще далеко позади, но быстро приближались, наметом летели казаки.

— Настигнут! — крикнул в ухо Гонцову Сидор.

Гонцов достал из-за пазухи револьвер.

— Лучше прыгай, сейчас распадок будет! — опять крикнул Сидор.

Гонцов не успел ни возразить, ни согласиться: слева открылся овраг.

— Прыгай, пока им не видать! — настойчиво звучал в ушах голос Сидора. Цыганский глаз его сверкнул из заиндевевшего воротника тулупа.