На суровом склоне

— А помрет — кому денежки?

— Кому ж? Известно. Все на церковь отказано. Леригией только и утешается.

— Вот то-то и оно. За такие суммы можно и утешить. Я бы сам утешил и недорого взял!

Петр почувствовал необходимость сказать что-то в защиту хозяйки, долго думал и произнес:

— У барыни нашей, однако, сердце доброе, людям помогает.

— Того не ведаем, — отрезал Вавила.

Петр настаивал:

— Давеча человека неизвестного, не разберешь: не то из господ, не то мастеровой, с дороги прямо подобрала да в дом привезла!

— Что ж, так и живет у вас в доме? — лениво спросил Вавила.

Польщенный проявленным интересом, Петр ответил:

— Живет покамест.

Вавила произнес:

— Не своровал бы чего гость. Во имя божие не вынес бы серебришко столовое аль чего еще.

Все засмеялись. Вавила хохотал гулко, как из бочки.

Дверь в дом распахнулась, на крыльцо вышел отрок Иннокентий.

— Чего растявкался? — набросился он на Вавилу. — Владыка отдыхать лег. И вы… Чего расселись? Ты к лошадям ступай, запрягать приказано! — бросил он Петру и, обежав взглядом двор с рассыпанными на снегу поленьями, прикрикнул: — Чего добро пораскидали? Сейчас же поленницу складывать, дармоеды!

Зябко передернув узкими плечами, Иннокентий скрылся за дверью.

— Всех разопределил Кешка! Хозяин! — проговорил Вавила негромко, но с подковыром, и медленно пошел со двора.

Петр отправился на конюшню, а Лаврентий, сокрушенно покачав головой, стал собирать поленья.

Выйдя за ворота, Вавила оглянулся и прибавил шагу.

Через несколько минут он уже стучал в закрытую дверь монастырской лавчонки.

Голос, хриплый со сна, спросил:

— Кого там принесло спозаранок?

— Это я, Вавила, — смиренно ответил монах.

— Чего тебе? — голос стал приветливее.

— Сведение… — согнувшись, произнес монах в замочную скважину.

Ночью у Дедюлиной был обыск. Вдова, упершись руками в бока, ругала жандармов крепкими словами, как простая стряпуха. Ничего не найдя, жандармы извинились за беспокойство.

Дедюлина если и была обеспокоена, то только тем, куда сбежал ее постоялец, не простившись и не сказав доброго слова.

3

Все делалось с большой точностью и очень быстро. Это была поспешность убийцы, торопящегося покончить с жертвой, пока не наступил рассвет.

Утро 28 февраля 1906 года вошло в камеру косым солнечным лучом. Кусок неба, видный арестантам, жирно перечеркнутый толстой железной решеткой, был невелик, и только иногда проплывающий парус облака или мерцание Млечного Пути говорило об огромности мира.

По тому, как сверкал и искрился на солнце, но не таял иней, одевший наружный выступ стены, было видно, что стоит сильный мороз.

Заключенные обрадовались солнечным лучам, безоблачному небу. Беспечно переговаривались, гадали, скоро ли выпустят Костюшко из карцера. В карцер Антон Антонович угодил при обнаружении подготовки к побегу.

«1906 г. февраля 26 дня помощник начальника Читинской тюрьмы Григорьев составил настоящий протокол о том, что сего числа в числе других политических арестантов находился на свидании со своей женой политический арестант Осип Григорович. По окончании свидания и когда надзиратель Гуськов, присутствующий при свидании, приказал привратнику Михайлову обыскать Григоровича, на это последний не согласился и возвратился в комнату свиданий и первому попавшемуся посетителю, читинскому мещанину Данилу Тимофеевичу Корепину, передал газетный сверток, который достал из кармана своего пальто, что было замечено Гуськовым и доложено мне. Почему я и предложил Корепину возвратить мне переданный сверток, что и было исполнено, и в этом свертке оказалось три парика: бороды, баки, усы цвета черного, седого и рыжего… Постановил, политического арестанта Осипа Григоровича заключить в одиночную камеру до распоряжения начальника тюрьмы. Помощник начальника Читинской тюрьмы Григорьев».

(Из протокола.)

На протоколе начальник тюрьмы написал:

«Передать ротмистру Балабанову на распоряжение».

Это была победа Балабанова, вознаградившая его за долгие месяцы унизительной беспомощности перед читинской крамолой.