На суше и на море - 1961

В первые годы мусульманского летосчисления в страну стали проникать арабские миссионеры. Они тоже обещали рай, но настаивали на аллахе. Проповедь новых истин пришлась не по душе жителям. Одного из миссионеров, за которым легенда закрепила имя Хазрет-султан, они пытались даже побить камнями. Но холм, на котором стоял проповедник, волею аллаха поднялся недосягаемо над землей. Так повествует легенда и добавляет, что святой до сих пор живет на вершине.

Последний факт мы проверять не стали. А гору видели. Она имеет форму правильной пирамиды, точно и впрямь ее воздвигали искусные божеские руки. У подножия горы расположено кладбище для наиболее достойных мусульман. Могилы увенчаны шестами, чтобы праведнику легче было забраться на небо. Шесты шаткие.

С горы навстречу нам спускается траурный кортеж. Кавалькада живописных всадников в чалмах и ярких халатах. Посредине на носилках несут покойника, завернутого в такую же чалму. Правоверный мусульманин постоянно носит на голове скрученный жгутом саван, напоминающий о смерти и загробном мире.

Кавалькада движется быстро, чтобы поспеть к вечерней молитве, всадники не сдерживают лошадей, и пешим носильщикам приходится почти бежать. Мы сходим с дороги и сдергиваем с макушек носовые платки, которыми прикрывались от солнца. Процессия сворачивает на кладбище.

За изгородью из необтесанных камней молятся правоверные. Они часами стоят на коленях, лицом в сторону Мекки (приблизительно, потому что карты они не знают), со сложенными перед грудью руками. Уходя, поднимают в знак совершенной молитвы камешек с земли и кладут его на один из больших валунов, разбросанных повсюду. Валуны вокруг усеяны такими камешками.

На пересечении дорог стоит небольшой глинобитный домик — «ханако», харчевня для паломников. Женщинам отведена отдельная хижина в стороне. Арык с проточной водой для омовения, садик в три деревца, куда выходит возвышение, на котором пьют чай. За чаем ведут благочестивые беседы, а также обсуждают цены на колхозном рынке.

Посреди возвышения вмурован черный котел, в котором запросто можно сварить целого барана. Мы варим в нем кашу из подаренного нам ячменя. Доброхотное подаяние угодно аллаху. Мы с аппетитом едим за его здоровье.

Несколько молодых парней, сидящих здесь, оказались пастухами, пришедшими согреться чаем. Мы расспрашиваем у них о Мафусаиле, живущем на горе.

— Э, — не без иронии говорит один. — Был бы святой — давно бы спустился вниз.

Паломники же — все дряхлые старики. С их смертью святому станет совсем худо.

Вокруг «ханако» расположено несколько особо отмеченных могил. Шесты на них увенчаны козлиными рогами. В лихой спор Магомета с Зороастром не без успеха вмешался первобытный киик.

— Сколько религий… — задумчиво говорит Нина. — Тесно, должно быть, на небесах.

ПЛАТО ЗА РЕКОЙ АКСУ И НОЧЛЕГ В КИШЛАКЕ

Горные кряжи обрываются внезапно, точно отрезанные. Далее тянутся уже холмы, из которых лишь кое-где торчат скальные острия, точно зубы дракона.

Тропа берет в лоб высокий холм, за которым почти без понижения начинается следующий — и так до горизонта.

Плоскогорье выжжено и пустынно. Небо над ним отливает песчаной желтизной. Одинокий пирамидальный осокорь посреди водоема для сбора дождевой воды. Дно водоема покрыто растрескавшейся глиняной коркой.

Очень скоро мы начинаем испытывать жажду — вначале от одного сознания того, что утолить ее невозможно. Обследуем один за другим овраги. Они сухи. Тогда Сергей прибавляет шагу. Почти бегом мы движемся с холма на холм.

Я отстал, чтобы раздеться до трусов, — товарищи скрылись за бугром. Пока я поднялся на него, их уже там не было. Я громко окликнул — ни ответа, ни эха. Троп множество, в каждой ложбинке они расползаются, как раки, — я последовал наиболее протоптанной.

Следы овечьих копытец, «орешки», отпечатки грубых сапог, сшитых рантом внутрь… Тропы опять разошлись пучком: одинокие сапоги свернули вправо, копытца — влево. Следы на глине сохраняются долго; здесь проходили в период дождей, может быть, еще в прошлом году.

Я пересек множество троп, пока на одной из них не нашел характерных отпечатков кед с вылезающими босыми пальцами и ямок от металлических шипов горных ботинок. Затем поднял кусок подошвы с истертым шипом и припустил рысцой.

У крохотного ключа меня поджидают товарищи, сидя на рюкзаках.

Вода едва сочится. Мы по очереди припадаем к ней ртом и вытираем вымазанные глиной губы. Останавливаться здесь на ночлег бессмысленно. Но впереди виден край плато, где несомненно должна течь река.

К вечеру мы совершенно теряем чувство голода и беседуем в зависимости от вкусов о нарзане, пиве и газированной воде без сиропа. Наконец в сумерках обозначаются темные купы деревьев и плоские дома, неотличимые по цвету от бугорка земли, но с черными дырами входов.

В кишлаке Динаболо мы почувствовали себя обитателями отличной планеты, где тропы сливаются в дороги, а дороги ведут к людям.